Идеальное несовершенство

Он тихо выругался. Гражданство – на расстоянии вытянутой руки. Достаточно войти во Дворец, найти экспонат, вспомнить. Но – но он видел приязненно улыбающегусё Патрика Георга, и рука сама тянулась к пробитому рапирой боку.

Но это все же был невероятный абсурд – бояться заглянуть в собственную память, вернуться в воображение, во имя Господа, кто когда слышал о подобном идиотизме?! – и страх этот действовал на Замойского сильнее, чем красная тряпка на быка. Из чистой злости – вернулся бы туда все равно.

На этот раз он не стал опускать веки; видел внутренности Клыка, но с каждым мгновением внимание уходило прочь от этой картинки, а сконцентрированное сознание Замойского плыло к накрепко врезанному в памяти пейзажу – пейзажу с ивами, прудом, Луною и гладко-каменными руинами.

Он приближался к террасе медленно, осторожно, осматриваясь по сторонам. Откуда, собственно, взялись тогда эти фехтовальщики? Первый выскочил прямо из тени от колонны.

Замойский вышел на террасу, поглядывая искоса в глубины теней. Два столика были перевернуты, рамка фотографии с Дюренном треснула.

Он остановился в центре подковы, как можно дальше от колонн. Запахи мешались в воздухе, притягивая его одновременно к десятку мнемосилков. Он ждал. Царила тишина. Анжелика начала почесывать сквозь сон предплечье; к счастью, он хорошенько забинтовал ей руку. Ветер был холодным, кожа Замойского пошла пупырышками. Он потер плечи. Георг/Официум поглядывалу с интересом. Меж дверьми, откуда они выбежали, теперь лишь колыхались кусты.

Чего я, собственно, жду? Он осмотрел столики. Сперва пусть будет вот этот. Раз-два, запах горелого дерева, и третий шаг, и тогда мужское предплечье оплело его шею удушающим захватом.

Замойский перебросил убийцу через бедро, зацепив стопой о его голень. Оба полетели в экспонаты, Адам и Патрик Георг.

Ругаясь во всю глотку, он рухнул на раненую, окровавленную переднюю стену кабины. Снова не справился с рефлексами.

Георг/Официум делалу вид, что следит за ним с экранов.

– Ну чего? – рявкнул на егу Адам.

– Все нормально?

– Просто охренительно.

– Вы пользуетесь внутренними подключениями?

– Чем-чем?

– Программами привойки.

– Нет.

На этот раз он взбежал на террасу. Они уже ждали, семеро. Он вынул автомат и застрелил их. Двое последних пытались сбежать от водопада пуль, укрыться – он повел за ними по террасе длинной серией. Достал всех.

Когда менял рожок, еще четыре Патрика Георга помчались зигзагами от деревьев. Эти уже, естественно, были экипированы огнестрельным оружием. Двигались прыжками, по двое; пока вторая двойка лупила под крышу виллы длинными очередями. Замойскому пришлось самому спрятаться за колонной.

Он подождал, пока они подойдут под самую террасу. Когда услышал, как противники вскакивают на нее, выдернул зубами чеку и по высокой дуге метнул из-за колонны гранату; потом вторую и третью. Взрывы разорвали ночь, Луна тряслась на небе. Осколки свистели вокруг, разделенные каменным пилоном на два фронта металлической бури – выстави он туда руку, остался бы лишь короткий обрубок: кость и кровь.

Потом он прошел по руинам виллы и окрестностям, подсчитывая трупы. Не сумел подсчитать точно, но ничего странного, имея в виду степень их расчленения.

Удивился, заметив, что одну из Патриков Георгов Макферсонов еще живуё. Живуё – умирает, растянутуё на ступенях, красная слюна на рыжей бороде, иссеченный корпус, тремор ладони. Кашлялу бы, когда бы имелу силу для вдоха поглубже.

Адам склонился над еум.

– Кто ты?

– Погибни! – шепнулу Георг.

– Кто?

Замойский приложил ому ко лбу горячий ствол пистолета.

– Ты не имеешь права…

– Что?

Ону едва дышалу, давилусь кровью.

Замойский чуть ли не прижал ухо к егу губам.

– Ты не уничтожишь… – слова тише ветра.

– Что? Чего?

– …вселенную.

И со столь эффектной фразой на губах скончалусь.

– Богатство моей внутренней жизни и впрямь меня удивляет, – Замойский кисло улыбнулся Патрику на экране. – Уверенность в собственной важности привело меня к комплексу Бога.

Он снова выскочил на террасу. Новых нападающих не появилось. Впрочем, даже если бы и возникли – не обратил бы, пожалуй, на них внимания. Только теперь заметил, что наделал: уничтожил все экспонаты. Неразличимые их остатки и куски столиков валялись среди мраморных обломков по всей террасе.

Он поднял фрагмент какого-то электронного прибора, покрутил в пальцах. У предмета не было никакого запаха.

Он тряхнул головой и —

– вспомнил все снова. Луна, пруд, ивы, руины. Он стоял в десятке метров от лестницы, в том самом месте, где обычно.

Подошел ближе, заглянул. Все разбито; трупов нет, но Дворец лежит в обломках.

Еще раз. Вспомнить.

Подбежал, взглянул.

Руины руин – останки.

Еще раз.

То же самое.

Было гражданство, нет гражданства. Чтоб его. Из-за собственной глупости; и собственных комплексов. (А может – из-за чего другого?)

Ступай-ка ты к психиатру, Замойский. Лечись. Может, ты и не в курсе, но у тебя душа серийного самоубийцы.

(– Плато?

– Нет.

– Так что он делает?)

Он очнулся. Анжелика неловко отстегивалась от кресла. Ее взгляд не отрывался от Замойского.

– Хорошо, все уже хорошо, – успокоил он ее.