Идем на восток! Как росла Россия

Впрочем, время рассуждать настало позже, а пока, 26 августа, войска Кауфмана, чуть-чуть отдохнув, двинулись на Коканд, даже не думавший сопротивляться. Молодой Насриддин-хан, после ухода главарей мятежа, крутивших им по своему усмотрению, стал, наконец, самовластным монархом – и в этом качестве писал «ярым-подшо» слезные челобитные. Естественно, умолял о пощаде. Молод-де, глуп, отстрадаю, отслужу! А 29 августа лично выехал встречать дорогих гостей. 30 августа покаялся в «неразумии» его дядя Султан-Мурад, бек Маргелана (сдался, прощен, выслан в Россию, получил пенсию и дом в Калуге). 31 августа проявил благоразумие мулла Исса-Аулие (прощен, выслан в Ташкент, получил пенсию). С ханом, отругав за случившееся, Константин Петрович начал переговоры. Влиятельные люди сдавались пачками, но Абуррахман, даже потеряв всех союзников на западе ханства, сдаваться не собирался, отступая на восток, в земли кипчаков, киргизов и «диких мулл», к Ошу и Маргелану, где созывал новых «гази» Пулат-бек. Вполне возможно, он в самом деле был из идейных. Небольшой отряд Скобелева, сумевший, нагнав противника у поселка Мин-Тюбе, разбить его арьергард и сесть на хвост, не давая времени для передышки, самого автобачи все же не поймал.

Новые приключения неуловимых

После 10 сентября, когда без боя сдался Ош, все еще немалая армия Абдуррахмана начала таять. Со всего лишь четырьмя сотнями самых верных людей автобачи метался между Андижаном и Узкентом, уклоняясь от стычек, а тем тем временем, 25 сентября, русские перешли Сыр, и на правом берегу, как и Ош, без боя, принял реальность Наманган. В принципе, дело шло к финалу. Еще, правда, держался Андижан, куда перешел самозваный бек и добрался, наконец, автобачи, и киргизы даже не думали складывать оружие, но это, как казалось многим, можно решить в рабочем порядке, – так что 23 сентября Кауфман счел возможным «даровать» Насриддину мирный договор, признав его законным правителем ханства. О некогда любимом Худояре «ярым-подшо» не изволил помянуть даже словом, а в порядке ответной любезности предложил перевести независимое ханство в режим протектората вроде Бухары или Хивы и «добровольно уступить» сочные территории Наманганского бекства на правом берегу Сыра. Если, разумеется, у достопочтенного хана не будет каких-либо возражений.

Возражений не было, достопочтенный хан подписал все, но тут выяснилось, что реальная власть его ограничивается периметром городских стен. Ферганская долина горела синим огнем. Киргизы, собравшись на курултай, объявили, что Насриддина больше не признают и, с подачи Абдуррахмана, подняли на белой кошме экс-муллу Исхака, то есть Пулат-бека, объявив его Пулат-ханом, или, как уточнили муллы, «святым ханом», а новый повелитель тотчас призвал подданных к «кровавому джихаду», в знак серьезности намерений приказав вывести на главную маргеланскую площадь русских пленников – несколько казаков и поручика Святополк-Мирского – и посадить их на колья. Автобачи, отдадим должное, возражал, но не очень настойчиво: главным для него было подбодрить народ, народ же зрелище весьма вдохновило, и хотя очень скоро (тела казненных еще не успели остыть) русские войска, руководимые генералом Троцким, разбили «скопища», вынудив Маргелан капитулировать, в начале октября ряды «гази» за два-три дня выросли до 70000 голов, а штурм Андижана провалился.

Не хватило сил. То есть сил-то хватило: хотя бой был невероятно жестоким, – русских погибло аж 63 человека, правда, и защитников, пощады не просивших, более четырех тысяч, – город все же был взят, но как только Троцкий ушел, сразу вновь захвачен киргизами. В отсутствие русских (после подписания договора Кауфман изволил отвести войска) «кровавый джихад» пошел по новому кругу. 10 октября в Ходженте появился перепуганный Насриддин, с трудом унесший ноги из Коканда – там вновь взбунтовали народ агенты автобачи. Затем восстал Маргелан, распахнувший ворота коннице Пулат-хана, затем Ош. «Скопища» захватили и Наманган, вынудив русский гарнизон, укрывшись в крепости и отбив штурм, сесть в осаду – правда, ненадолго, потому что Михаил Скобелев, вовремя подоспев, погасил бунт в зародыше, не дав разгореться.

С этого момента перестали работать все правила. Мятежники, собственно, и раньше их не соблюдали, но теперь перестали соблюдать и русские: то, что под Махрамом было позволено «в виде исключения», теперь стало реальностью, данной в ощущениях. Критерий был только один. На первый раз не трогали, только брали присягу. Зато с рецидивистами, и киргизскими жайляу и «святыми городами», называя вещи своими именами, поступали в лучших традициях англосаксов, артиллерией и от пуза, не обращая внимания на готовность снова «покаяться».