Идеология национал-большевизма

С точки зрения здравого смысла, все в России после большевистской революции было как нельзя хуже. Кругом царил кровавый хаос. Страна распадалась. Одна за другой отпадали Польша, Финляндия, Прибалтика, Бессарабия, Грузия, Армения, Азербайджан, Украина, Средняя Азия... Этот распад резко ускорялся провозглашением большевиками национального самоопределения, что не могло не спровоцировать сильного антагонизма между русским и другими народами, в особенности на национальных окраинах, где русские внезапно оказались в опасности. Их правовое и имущественное положение пошатнулось. Вчера еще бывшие доминирующей нацией, русские, внезапно оказавшиеся во многих местах в меньшинстве, были глубоко уязвлены. Во главе государства, в органах власти на местах появилось много инородцев (см. приложение №1), чего раньше никогда и в помине не было. Рушились традиционные устои, свирепствовал антирелигиозный террор, уничтожались вековые ценности. России грозило иностранное завоевание. Вначале немцы неуклонно продвигались на восток и, в конце концов, заняли гигантские территории западной России, затем в разных концах страны высадились иностранные экспедиционные войска. Подавляющее большинство русского общества, не принявшее большевизма, воспринимало поэтому революцию и власть большевиков как эсхатологическую национальную трагедию, как национальную катастрофу, как гибель России.

Такое восприятие в значительной мере было подготовлено трагическими предчувствиями, широко распространенными до революции. «Царство русское колеблется, — говорил в 1907 г. выдающийся представитель Русского Православия прот. Иоанн Кронштадтский (Сергиев), — шатается, близко к падению. Если в России так пойдут дела и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвергнуты праведной каре закона и если Россия не очистится от многих плевел, то она запустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим с лица земли за свое безбожие и беззаконие». Все же для Иоанна Кронштадтского такая перспектива носила условный характер. Катастрофа могла и не наступить. Теперь же все оправдывало это мрачное предсказание для традиционных кругов, которые, отходя от условности Иоанна Кронштадтского, целиком оказываются во власти самой мрачной эсхатологии. По свидетельству Ф. Степуна, «православному сознанию и исповедничеству большевизм представлялся не началом истории, а ее концом, не утреннею звездою грядущего светлого царства, а вечернею зарею запутавшегося в грехах мира. Об ожидании мировой катастрофы в религиозных кружках в декабре 1917 года рассказывает Е. Лундберг. Она мыслится, прежде всего, как гибель христианства, как полнота искушений, как предел физических испытаний и бед.

Ожидание конца света всегда появлялось и распространялось во время великих кризисов и иностранных нашествий. После падения Константинополя в покоренной турками Византии появилось немало сочинений, толковавших происходящее как несомненный признак грядущей кончины мира. Конца света ожидали и в России еще в конце XIX века. Другой выдающийся русский церковный мыслитель епископ Феофан (Говоров), предрекал: «Приятно встречать у некоторых писателей светлые изображения христианства в будущем, но нечем оправдать их... На земле же самим Спасителем предречено господство зла и неверия. Он предупреждал о скором явлении Антихриста.

Политические события рассматриваются через призму Апокалипсиса, различных мрачных пророчеств и народных эсхатологических поверий. Эти настроения резко усиливаются в январе 1918 г. после объявления патриархом Тихоном анафемы большевикам.

Пессимистическая эсхатология традиционных православных кругов не может удивлять, но реакция на большевистскую революцию либеральных и левых небольшевистских кругов (меньшевиков и части правых эсеров) была не так уж от нее далека. В своем крайнем ее отрицании некоторые из них, сами близкие к революционному движению, объявляют Россию царством зла. Большевистская революция была для них национальной катастрофой, провалом в бездну, откуда выйти можно было лишь сверхчеловеческими усилиями, раскаянием, вооруженной борьбой.

В 1918 г. группа либеральных ученых и публицистов, ядро которых составили бывшие участники сборника «Вехи» (1909) Петр Струве, Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Александр Изгоев, Семен Франк и др., подготовили сборник «Из глубины», вышедший в свет лишь 50 лет спустя и содержавший резкое обличение большевизма. Струве выразил общее мнение авторов сборника словами: русская революция — национальное банкротство и мировой позор.

Горячо приветствовавший февральскую революцию Леонид Андреев видит в Октябрьском перевороте бунт, уничтожающий благотворные последствия этой революции. Россия для него теперь — «груды обломков и мусора без названия, кровавый хаос братоубийственной войны».