Идрис-Мореход

Пораженный грандиозностью и ужасным величием этого города, я часами до изнеможения бродил по его улицам, нараспев повторяя про себя строфы из первой главы дедушкиной поэмы. И так же, как и он, я остро чувствовал свое одиночество, зажатый в пестрой толпе, текущей во всех направлениях сразу. В этом многоликом призраке исчезнувшего Города Царей я пытался разглядеть Константинополь образца 1915 года. Иногда это почти удавалось. И тогда мне грезилось, что, опьяненный чужими снами, я не просто разглядел, но вспомнил его (так я узнал, что особый дар удачливого пекаря — сферическое зрение, позволяющее видеть невидимое — хоть и в малой степени, передался и мне, его правнуку)!..

Но все–таки чаще имперский Константинополь, заслоненный республиканским Стамбулом, ускользал от меня. И тогда, обозленный, я напивался в маленьком баре напротив гостиницы (или в своем номере, что, было, в общем–то, гораздо дешевле).

Постоянной работы я так и не нашел и довольствовался тем, что несколько дней в неделю подрабатывал в качестве переводчика и гида многочисленных русских туристов.

Потом я вернулся домой.

Однако моя стамбульская эпопея оказалась не совсем безрезультатной. Потратив довольно много времени и часть скудного заработка на лавки букинистов, я натолкнулся на поэтический альманах, в котором были собраны стихотворения разных поэтов начала столетия. Бегло просматривая книги, разложенные, или, скорее, просто наваленные на прилавок, я вдруг словно по какому–то наитию взял одну из них и раскрыл наугад. Удача! На странице 112 был напечатан большой отрывок из поэмы Идриса Халила (в дошедшей до меня рукописи сохранились лишь начальные строчки этого отрывка).

Вместо имени автора значилось: «Melek–i–Nur, 1914 г. Подлинное имя неизвестно».

Melek–i–Nur — поэтический псевдоним моего деда.

В городе Царей, застряв между морями и временем,войной, любовью и своим одиночеством,

я оставил за спиной горящее прошлое.Я умер на мокрой скамье, чтобы родиться из огня словно птица.Ангел света (Melek–i–Nur) даровал мне свое имя и силу.Melek–i–Nur — прощание Идриса Халила с Константинополем.

Часть 2

MELEK–i–NUR

1

Сад сгорел.

Все остальное: война, волоокая мадам, поэзия и даже страшная смерть Хайдара–эфенди от рук неизвестного убийцы — все эти события в жизни Идриса Халила, в общем–то, второстепенные, побочные. По–настоящему имеет смысл лишь чудесный сад с его клумбами желтых цветов и аккуратными дорожками, посыпанными гравием, исчезающий в языках гудящего пламени…

Этот символ священного безумия, как путеводная звезда, будет вести Идриса Халила по волнам морей и однажды достанется нам по наследству. Тщательно вплетенный в паутину времени, упрятанный под нагромождением случайных происшествий, имен и дат, он является главным среди множества образов, сопровождающих историю моего деда и нашей семьи, потому что несет в себе смысл предопределения, доступный видению гадалок и сумасшедших. Он освещает путь от Идриса Халила к тому, кто бесконечно ткет паутину. К тому, чьи сны оказываются нашими днями. Я надеюсь, что, разгадав его тайный смысл, сумею найти то, что так страстно ищу для него и для нас: прощение и покой.

А пока, несмотря на все мои усилия, прошлое все больше дробится на фрагменты, распадается от каждого неудачно подобранного слова. Из общей картины выпадают целые эпизоды, оставляя после себя зияющие дыры. И чем настойчивее я стараюсь уловить суть происходившего, сохранив при этом последовательность изложения, тем хуже мне это удается. Образы–призраки, тесня и расталкивая друг друга, грозят в скором времени совершенно заслонить собой то главное, что заставило меня взяться за написание этой истории.

1918 год. Возвращение.

Как только темнота, наступившая после смерти мадам, рассеивается, я опять вижу Идриса Халила. Вижу его стоящим в толпе на перроне константинопольского вокзала Хайдарпаша. Закутанный в длинный шарф, в черном пальто с поднятым воротником, он едва узнаваем. Саквояж исчез. Вместо него новенький чемодан темно–коричневого цвета.

По путям в облаке горячего пара и дыма медленно двигается состав. Мужчина с висячими усами в железнодорожной форме звонит в бронзовый колокол, возвещая о прибытии поезда.

Идрис–мореход предъявляет билет и, поднявшись в вагон, садится на свое место у окна. Сердце его замирает от радостного предчувствия. Снова в пути! Согласно записям у него на лбу, которые не смыть ни водой, ни уксусом, не вывести каленым железом, не содрать вместе с кожей (увы, изменить написанное почти так же невозможно, как и прочитать его), он едет домой!