Идрис-Мореход

…Пока люди–птицы, невидимые никому, кроме моего деда, несут легкие души к девятому небу, о телах заботятся те, кто должен этим заниматься.

Идрис Халил раздумывает, стоит ли ему побриться. Проводит ладонью по щекам. Щетина неприятно покалывает кожу. Глядя в зеркале на свое похудевшее лицо, он открывает рот, оттягивает пальцем вначале нижнюю, а затем верхнюю губу: желтый налет на зубах с черной каймой у самых десен. Это от папирос.

С нижнего этажа доносятся женские причитания и плач.

«Крым» — последнее пассажирское судно, идущее на остров. С ним возвращается майор Калантаров с семьей.

Правительство ввело карантин. Отныне всем жителям строжайше запрещено покидать остров без специального на то разрешения. Дабы усилить патрулирование акватории Пираллахы и пресечь любые попытки нарушения карантина, морской министр господин Ч. Ильдрым направил, в дополнение к уже имеющейся «Африке», два быстрых военных капера (подарок британцев).

…Сегодня дует южный ветер, и море до самого горизонта покрыто летящими белыми барашками. Солнце. Не слишком теплое, но яркое, сверкает на металлических поручнях. Редкие пассажиры, стоящие на палубе, заставленной ящиками и мешками, молча наблюдают за тем, как оборванные грузчики–амбалы разгружают на пристани большую подводу.

«Крым» везет медикаменты, почту, запас бакалеи, изрядное количество муки и даже складные походные кровати для местной больницы.

В путь! Уже запустили машины. Протяжный пароходный гудок возвестил об отплытии…

9

На горизонте — и днем и ночью — три полоски дыма. Это морские охотники — «Африка», «Ильдрым» и «Ингилаб» — несут свой дозор.

Письма.

«Брат мой, Мамед Исрафил, как ты и советовал, сочинение стихов я забросил окончательно, и теперь лишь горько сожалею о потерянном времени и тщетных надеждах…»

«…и как забыть мне тихие вечера в том саду? твое гаданье? Душа моя, ты обещала долгую дорогу и долгую жизнь — не знаю, проклятье ли это или щедрый дар — но твое гаданье спасло меня в том страшном бою…»

«Не сохранилось ни одной ее фотографии! Все осталось там, в Лалели. Как и она сама! А потому эти разрозненные стихи так бесценны! Только в них следы той женщины, которую я любил! Время — наихудший из докторов! При всем том, что разделяет нас, что встало между нами непреодолимой стеной, ты, странным образом, наверное, единственный человек, кто бы смог до конца понять то, о чем я говорю!..» (неотправленное письмо к Мухаммеду Хади)

«…а потому, не имея ни сил, ни решимости сделать это самому, уважаемый брат мой, Мамед Исрафил, высылаю тебе часть моих рукописей. Поступи с ними по своему усмотрению».

«Две ночи назад мне вновь снился Трапезунд, и тот рыбацкий домик, где мы прожили почти неделю. Ты сидела в черном платье и в черной шляпе с вуалью, а вокруг были зеленые холмы. И море было неподвижно, и только около самого берега лежала белая кайма. Что–то ушло от меня безвозвратно. Но что–то навсегда осталось со мной!»

«…она больше не кажется мне странной. В ее молчанье и в этой одержимости рукодельем есть нечто покойное, нечто, что притягивает меня».

«Ей 16 лет от роду, хорошо воспитана, дочь уважаемых родителей. Отец…»

Сквозь летящие строки, разбегающиеся по желтым листам писчей бумаги, проступают узнаваемые образы дома с окнами на Восток, жемчужных проливов, пыльных и безлюдных улиц богом забытых городов, где каждый шаг сопровождается гулким эхом. Здесь он встречает живых и мертвых. Иногда это мадам Стамбулиа, лицо которой все больше становится похожим на лицо Ругии–ханум, подозрительный Мамед Рафи, или братья–невидимки Иса и Муса, ведомые безымянным ключником из константинопольского каземата в самую глубину преисподней. А иногда это Хайдар–эфенди в огненном венке на манер двухмерных святых с православных икон.

Солнечные дни начала апреля безнадежно испорченны яростными ветрами. Они дуют с севера на юг, с востока на запад и наоборот, и остров с высоты птичьего полета выглядит как кусок старой губки, плавающий в ворохе пены. По дорогам клубятся столбы горькой пыли, клочья перистых облаков в мутном небе стремительно меняют свой цвет от бледно–розового до темно–серого.

После возвращения из Баку Калантаровых Идрис Халил несколько раз бывал у них, но Ругии–ханум не видел. В знак траура по умершей девочке и сыну Мамеда Рафи, он некоторое время не брился, и грубая щетина стала причиной образования досадной сыпи по всему подбородку. По этому случаю доктор Велибеков рекомендовал ему стрептоцид — универсальное лекарство эпохи.

В хаотическом сплетении света и тени прочь, на север, летит стая уток, ничего не ведая о строгих правилах карантина…

Происшествие.

В ночь на 17 апреля Идрису Халилу приснился почтенный Гаджи Сефтар. Ахунд, закутанный с головой в саван, стоял на минбаре поселковой мечети и, по одному загибая пальцы, перечислял признаки грядущего катаклизма, когда вдруг толстые стекла его очков покрылись густой паутиной трещин и в мгновенье распались на кусочки. Тотчас два огромных мотылька вспорхнули под купол, а ахунд так и остался стоять на кафедре безглазым призраком.