Идрис-Мореход

Иногда сны возвращаются, и тогда они становятся чем–то вроде путеводной нити, тем самым Соломенным путем, что ведет в прошлое. Как это ни странно, но шумное извержение грязевого вулкана у берегов Пираллахы было первым моим сном об Идрисе Халиле, а образ морехода, увидевшего ранним утром 1913 года Город Царей, — последним и, пожалуй что, самым ярким. В нем тайна. Однако все эти люди на площади под небом, усеянным звездами, кристаллическое сверкание снега и черные руины комендантского особняка, так и не ставшего домом для Идриса Халила, мокрое от слез лицо Фатимы–ханум, клокотание раскаленной грязевой жижи, потоками стекающей в море, многоликий призрак и этот свет — стоят в самом начале моего приватного путешествия в прошлое…

Никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть событий этого дня. Все свидетели произошедшего, включая Идриса Халила и мою бабушку, умерли. Об этом ничего не сказано в столичной прессе: в государственном архиве в подшивках от 27 февраля по 2 марта 1920 года нет никаких упоминаний о вулкане или о землетрясении. Не существует уже и самого вулканического острова — он давно исчез под толщей воды! Единственное свидетельство — мои сны.

К утру заметно потеплело. Снег стал сходить, постепенно превращаясь в хлюпающее серое месиво. Медное солнце золотило поникшие верхушки деревьев, смерзшиеся дюны и печальные проталины, в которых отражалось бесцветное небо. Не считая рухнувшего особняка, в поселке значительно пострадало лишь несколько старых домов — главным образом те, которые стояли ближе всех к морю. Два десятка человек получили легкие увечья, случился один пожар, который, к счастью, удалось быстро погасить. На промыслах прорвало цистерну, и разлившаяся сырая нефть затопила дорогу, ведущую к конторе «Товарищества».

Были и погибшие: трое. Один из них — несчастный Балагусейн, которого извлекли из–под камней вместе с холщовым мешком и знакомым чемоданчиком. В мешке лежали небогатые пожитки денщика, в чемоданчике — столовое серебро, золотые рубли из приданого моей бабушки и почти все ее украшения.

Балагусейн погиб в каких–нибудь двух шагах от спасительной двери веранды. Кажется, он умер сразу.

Двух других погибших раскопали лишь утром третьего дня. Придавленные огромной балкой, они сидели друг подле друга, неестественно вывернув головы: один — направо, другой — налево. Как позже установил доктор, у обоих оказались сломанными шейные позвонки. Два тщедушных человечка с совершенно одинаковыми лицами, искаженными не то улыбкой, не то оскалом. Их опознали сразу — неуловимые братья–печатники с охранными именами пророков: Иса и Муса. Деревянная балка лишила их жизни и невидимости, а заодно раскрыла тайну их неуловимости: пока красных подпольщиков искали по всему острову — они благополучно прятались на чердаке комендантского особняка.

Там же были найдены вопиющие доказательства преступной деятельности Исы и Мусы: разбитый типографский станок особой конструкции — компактный и почти бесшумный, целая стопка готовых листовок, английские винтовки, обмотанные промасленной тканью, и патроны к ним.

…Северный ветер разносит легкие листы папиросной бумаги. Они с шелестом взлетают вверх, будто пытаясь упорхнуть прочь из этих гиблых руин, кружатся над пожарищем, липнут к обугленным стенам.

Братьев–близнецов похоронили за государственный счет. Было куплено несколько аршинов тагиевской бязи, заплачено могильщикам. Ясин скороговоркой прочитал Кярбалаи Мирза–ага. Когда могилы Исы и Мусы стали закидывать комьями влажной земли, молодой ахунд тихо сказал:

— Закапывайте поглубже! Не жалейте земли! Не то, упаси Аллах, и они станут ходить в тумане…

Накрапывал дождь.

В изголовье могил врыли по деревянному столбику с нацарапанными датами смерти. Справа — Иса, слева — Муса. Или наоборот. Их почти невозможно было различить при жизни, а после смерти они вообще будто стали единым целым.

На острове говорят: «Старый ахунд спрятался в Книге».

Почтенный Гаджи Сефтар, забытый домочадцами во время землетрясения, бесследно исчез из запертой комнаты.

Когда затихли первые толчки, старший сын вернулся за ним в дом. Но в запертой комнате с наглухо закрытыми ставнями и пыльными паласами он обнаружил лишь Книгу, раскрытую на первой странице (с конца, конечно), да войлочные остроносые тапочки. Книга лежала на деревянной подставке в форме латинской «х». Ошалело оглядевшись по сторонам, он бросился искать отца по всему дому, но, конечно же, нигде его не нашел. Тогда, прихватив Книгу, он выбежал на улицу.

Наверное, потому и стали говорить, что старый ахунд не иначе, как спрятался в Книге.

Случай и Судьба уберегли рукопись поэмы: помимо серебряной посуды и украшений, вороватый Балагусейн захватил с собой и замкнутую на ключ лакированную шкатулку, очевидно, посчитав, что в ней находится нечто ценное. Но единственной ценностью в ней была рукопись, стопкой лежавшая поверх старых писем и фотографий.