Иду на перехват

Отдыхали мы на аэродроме, в классе. По случаю учений сюда привезли матрацы и подушки, солдатские одеяла и простыни. В общем, мы были на казарменном положении. Ночью у нас были полеты, и после обеда нам разрешили поспать. Мы улеглись рядом: я, Юрка, Геннадий. Но спать не хотелось.

- Говорил тебе, не женись, - подшучивал Юрка над Геннадием. - Не послушался. С кем вот теперь молодая жена?

- Мне-то что, - посмеиваясь, отвечал Геннадий. - Во-первых, она знает, где я, во-вторых, она жена, никуда не денется. А вот Борису я не завидую.

- Да, - согласился я. - Нехорошо получилось. Обещал еще в ту субботу или на праздники, а вместо этого... Быстрее бы кончилась эта кутерьма, что ли...

- Эх ты, кутерьма! - усмехнулся Лаптев. - Это только цветочки, ягодки впереди. Ты думаешь, почему Мельников устроил эту игру?

- Кто гарантирует, что нарушители снова не появятся, - ответил я.

- Это одна сторона дела. Мельников сейчас, пожалуй, больше боится не нарушителей, а комиссии. Он, рассказывают, сам все праздники сидел за учебниками и на тренажерах.

- Да, - вздохнул Геннадий. - Уж кому-кому, а ему-то за этот пролет будет на орехи.

- Ты прав, - сказал Юрка. - Командиру много дается, с него больше и спрашивается... В общем, хватит об этом, давайте спать. - Юрка закрыл глаза. - Полеты предстоят нелегкие, как бы и мы не получили на орехи.

Ночь темная, звездная. Светлых ночей я здесь еще не видел. Даже когда сияет луна, чернота редеет еле-еле: широта крымская, а долгота колымская, как шутят остряки, солнце опускается отвесно, под всю толщу земли. Кажется, я мчусь к звездам. Высокое, свистящее пение двигателя радует сердце. Я чувствую себя счастливчиком. Из всех молодых летчиков только я участвую в ночных полетах. Геннадий, Юрка и другие пошли отдыхать. Им сказали, что они, возможно, полетят завтра днем. Мельников не особенно надеется на нас, молодых. Синицын настоял на своем, оставил меня в плановой таблице. Он мне доверяет. Это кое-что значит!

- Двадцать первый, курс сто тридцать! - Мне нравится голос Пилипенко, звучный, с украинским акцентом. Пилипенко не уходит с КП. Он наводил днем, наводит и сейчас, ночью. Когда он только спит?! - Набирайте максимальную высоту.

Увеличиваю обороты двигателя до максимальных, и перехватчик быстро наращивает скорость. Если бы в том полете на перехват нарушителя был я!..

- Курс двести сорок. Ввожу самолет в разворот.

- Дальность...

Экран радиолокационного прицела в сплошных засветках. Словно кто-то рассыпал по нему фосфористые блестки. "Противник" применяет помехи. Надо в этом калейдоскопе отыскать нужную отметку от самолета. Переключаю прицел с одного диапазона на другой - не помогает. Эффективнее, пожалуй, было бы отвернуть чуть в сторону, выйти из луча помех и атаковать сбоку. Правда, дело это трудное - слишком велика скорость, - но верное. И все же я не иду на это: все надо делать так, как требует инструкция, как требует Мельников. Иначе при малейшей оплошности он спросит сполна. К тому же мне хочется убедиться, могли ли Назаров и Кудашов этим способом добиться успеха при перехвате нарушителя.

Убираю резкость. Нажимаю на одну кнопку, на вторую. Засветки от помех теряют яркость. Сверху, в правом углу, отыскиваю отметку цели. Пилипенко сегодня неточен: видно, устал. Доворачиваю истребитель вправо. Надо бы сказать об этом Пилипенко, да не хочется его огорчать, он потрудился немало. К тому же времени для разговора нет: "птичка" растет и приближается к центру, скоро нажимать на кнопку фотопулемета.

- Двадцать первый, почему ушли с курса? - вдруг раздается строгий голос в наушниках. Это запрашивают с КП. - Вы атакуете свой самолет!

"Откуда он взялся?" - чуть не выкрикнул я.

Стремительно выхожу из атаки.

- Возвращайтесь на свою точку.

Радости как не бывало. Я ломал голову: откуда и зачем появился второй "наш" самолет, почему молчал Пилипенко? И я, как назло, не доложил ему.

Синицын встретил меня ледяным взглядом:

- Почему не доложили об отвороте?

- Посчитал лишним.

- Лишним... Вы считаете лишним посмотреть перед полетом в инструкцию. За каким чертом я включал вас в плановую... Убирайтесь с глаз...

Я шел с аэродрома к нашей гарнизонной гостинице, в которой живем в основном мы, холостяки (гости и начальство заглядывают к нам редко), по глухой тропинке, ни с кем не желая встречаться. Было начало двенадцатого, во многих окнах еще горел свет, и я держался от них подальше. В ушах гудел бас Синицына, будто шум от увесистой оплеухи. Мне было и стыдно, и обидно. Не сумел перехватить цель. А я-то считал себя...

Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Разве только бы с Инной, Она спит, наверное, безмятежно и не знает, что творится у меня на душе. Мне захотелось ее увидеть. Не для того чтобы поделиться своим горем, нет: сочувствия мне не надо. Просто хотелось быть рядом с близким человеком. А Инну в этот миг я считал близкой и родной.