Иерусалим

Медведь ещё прежде каким-то хитроумным способом сцепил свои руки, продев их через руки Жиля; сейчас он резко вздёрнул кулаки, и Жиль с хрустом, резко выпрямился и взвыл от боли. Раннульф отчуждённо следил за ним. Жиль сцепил зубы, не говоря ни слова, и тогда норманн вновь кивнул Медведю:

   — Повтори.

   — Нет! — прохрипел Жиль прежде, чем Медведь успел исполнить приказ. — Я всё сделаю.

   — Хорошо, — сказал Раннульф и отступил. — Отпусти его.

Медведь расцепил руки и выпустил Жиля. Бастард Керака обвёл четвёрку тамплиеров ненавидящим взглядом:

   — Я с вами за это ещё посчитаюсь!

   — Кто бы сомневался, — сказал Раннульф. — Мыш, приведи его коня.

Стефан подвёл коня Жилю. Беловолосый рыцарь ухватил поводья.

   — Подлый ублюдок! — прошипел он.

   — Ну уж нет, — сказал Стефан. — Может, я и подлый, но ублюдок здесь — ты. — Он развернул коня, пропуская Жиля вперёд; Фелкс вывел в поводу из проулка коней тамплиеров. Они поскакали на базарную площадь, чтобы проследить, как люди Керака исполнят приказ.

ГЛАВА 15

Король тяжело опёрся о переднюю луку седла, ладони его, затянутые в перчатки, были бесформенны, точно куски ГЛИНЫ.

   — На Масличной Горе есть часовня, которую начал строить отец. Хотел бы я когда-нибудь закончить эту постройку.

Он говорил, глядя не на Масличную Г ору, а на дорогу, где вот-вот должен появиться вестник. Если он вообще появится.

   — Так давай после заедем туда. — Сибилла повернулась, привстав в стременах, поглядела на восточный склон Масличной Горы. Мелочные торговцы в городе вовсю продавали чётки из оливкового дерева и косточек, взятых, как они клялись и божились, на самой священной горе, а на самом деле — на пологих холмах к югу от города — на Масличной Горе не росли оливы, только скрученные ветром и сушью кипарисы да уродливый жёсткий кустарник. Сибилла не смогла разглядеть ни единого признака часовни.

   — Что там надлежит сделать? — Она старалась не смотреть на дорогу.

   — Украсить её, — сказал король. — Там нужны статуи и инвентарь для мессы. Часовня стоит в красивом месте, и приятно было бы, думается мне, хоть что-то построить, вместо того чтобы вечно воевать.

Голос его был ровен. Вестник запаздывал. Над ними, у края стены, ждали и другие люди, и все молчали, и никто не смотрел на дорогу — кроме короля, который только туда и смотрел.

Сибилла всё ещё разглядывала Масличную Гору:

   — В Акре есть превосходные мастера, они могли бы заняться статуями. Позволь мне помочь тебе. Мы могли бы сделать это вместе.

   — Хорошо. Я так и надеялся, что тебе придётся по душе эта мысль. — Голос брата напрягся, стараясь перекрыть эту нестерпимую муку неуверенности и ожидания, и в этот миг кто-то над головой у них закричал во всё горло:

   — Едет!

Всё тело Сибиллы разом обмякло от облегчения; она шумно выдохнула, брат повернулся к ней, и глаза их встретились. На стене с дюжину людей, наблюдавших за дорогой, радостно вопили и хлопали в ладоши:

   — Э, да он не один! Гляди, кто там едет с ним?

   — Рыцарь... нет, целых трое рыцарей!

   — Кто это? — прошептал король, и Сибилла опустила взгляд на дорогу.

Далеко впереди вестник в бурой кожаной куртке изо всех сил погонял измученную лошадку, торопясь к городу; за ним ехали трое всадников на крупных конях. Рыцари. Один из них показался ей знакомым. Она узнала ссутуленные плечи, манеру держать голову — и не сумела удержать крика:

   — Это дядя Жослен!

   — Жослен? — пробормотал король. — Что он здесь делает? Должно быть, что-то стряслось. — Бодуэн наклонился вперёд, неотрывно всматриваясь в дорогу.

Вдоль всей стены пробежали радостные крики; всё новые люди бежали, толкаясь, вдоль края стены, выкрикивали новость тем, кто оставался на улице. Сибилла развернулась к подъезжающим всадникам, помахала рукой, и один из измученных путников, которые одолевали пыльную дорогу, приветственно помахал ей в ответ.

Было в этом жесте что-то такое, отчего душа принцессы возликовала. Она поняла вдруг — словно ангел шепнул ей на ушко, — что война окончена, по крайней мере пока. Сибилла глубоко вдохнула — это был первый её свободный вдох за многие и многие дни. Вестник молотил лошадку пятками по бокам, направляя её к королю и его сестре. Едва оказавшись в пределах слышимости, он во всё горло заорал:

   — Они ушли! Саладин ушёл!

При этих словах на стене поднялся такой радостный рёв, что конь Сибиллы прянул в сторону, и тогда король протянул руку и перехватил её повод. Сибилла рассмеялась, потешаясь над ним. Как будто она не управится с собственным конём!

   — Мы спасены, Бати! — легкомысленно смеясь, воскликнула она. — Спасены!

И вдруг, полуоглушенная исступлёнными криками ликующей толпы, увидела вдруг лицо брата, обмякшее от разочарования. Он выпустил повод её коня.

   — Я обречён умереть в постели, — тяжело пробормотал он. И, развернув коня, поскакал навстречу вестнику.