Иерусалим: Один город, три религии

Эта идея очень понравилась Константину, который, будучи в душе язычником, не разделял пренебрежительного отношения Евсевия к любым материальным святыням. Император желал лично посетить Палестину, его теща Евтропия к тому времени уже отправилась в путешествие по библейским местам. И, конечно, он прекрасно понимал, что созданная им христианская империя нуждается в символах и памятниках, чтобы приобрести историческую значимость. Но необычайный проект Макария был, очевидно, сопряжен с огромным риском. Население Элии состояло в основном из язычников, которые вряд ли отнеслись бы благосклонно к разрушению одного из главных святилищ города. Конечно, им пришлось бы согласиться, если бы затею с раскопками поддержал сам император, однако храм Афродиты строили еще при императоре Адриане, почти двести лет назад. Могли ли христиане быть совершенно уверены, что Голгофа и гробница действительно находятся под основанием храма? Если бы поиски ничего не дали и разрушение храма оказалось напрасным, язычники Элии наверняка пришли бы в ярость, а престижу императора и христианской церкви был бы нанесен непоправимый ущерб, не говоря уже о тяжелейших последствиях для имперского христианства, к которым привело бы открытие зияющей пустоты в самом сердце учения.

Тем не менее Константин дал разрешение на работы. Они начались сразу же после окончания Никейского собора и велись под надзором Макария одновременно на двух участках. Первый находился рядом с Кардо Максимус, главной улицей Элии, в нескольких десятках метров к востоку от предполагаемого места распятия – император распорядился построить на нем дом молитвы. Здесь все было сравнительно просто, так что строительство шло быстро и без затруднений. На втором участке решалась значительно более сложная задача – требовалось снести храм Афродиты, разобрать поддерживавшую платформу и разровнять участок под ним. Это гигантское предприятие с религиозной точки зрения имело двоякий смысл. С одной стороны, христиане намеревались произвести раскопки под основанием языческого города, чтобы добраться до исторических корней своей веры. За годы жестоких гонений постоянная ненависть со стороны языческих властей заставила христиан считать окружающий мир враждебным. Поэтому они связывали все свои чаяния с иным, неземным миром в полной уверенности, что «своего» города здесь, внизу, у них нет и быть не может. Но с приходом Константина положение резко переменилось – христиане почувствовали, что и у них, наконец, есть доля в этом мире. Раскопки на святом месте позволяли им обнажить материальные корни своей веры и приступить к строительству – в прямом смысле слова – на древнем основании. Одновременно созидалось и новое христианское самосознание. Другая сторона проекта была не столь позитивной – разрушение храма Афродиты красноречиво говорило о том, что становление христианства прямо связано с уничтожением язычества. Снос языческой святыни носил характер ритуального очищения. Язычество объявлялось «мерзостью», требовалось не оставить ни малейшего следа от идольского капища. Христиане выбросили «подальше от того места» материалы – камень и дерево, – из которых был построен храм; мало того, срыв внушительный пласт грунта под основанием храма, они постарались и «землю, оскверненную идольскими возлияниями, вывезти как можно далее оттуда» (Евсевий, Жизнь Константина 3:27). Рождение нового, государственного христианства было сопряжено с искоренением язычества, включавшим физический подрыв основ и буквальное лишение почвы.

Пока шли работы, Макарий и его сподвижники наверняка не раз терзались сомнениями, поскольку понимали, что обязаны что-то найти. Великое открытие состоялось лишь спустя два года. Под основанием языческого храма был обнаружен вырубленный в скале склеп, который немедленно объявили гробницей Христа. Даже Евсевий, имевший все основания для скепсиса, не усомнился в подлинности находки. И хотя христианский мир с нетерпением ждал этого события, оно стало для всех великим потрясением. Евсевий писал, что гробница была найдена «сверх всякого чаяния», и даже Константину она представлялась «предметом выше всякого удивления» (Евсевий, Жизнь Константина 3:28; 3:30). Одна из причин такого восприятия, возможно, заключалась в поразительном совпадении внешней стороны произошедшего и его глубинного религиозного смысла, которое было настолько полным, что казалось мистическим. Три столетия назад Иисус восстал из этой гробницы. Теперь же сама гробница как бы восстала из тьмы забвения, куда ее поторопились отправить язычники, – точно так же, как это нежданно-негаданно случилось с христианской религией.