Иерусалим крестоносцев по жестокости, конечно, превосходил византийский. Он стоял на убийствах и грабежах. Как и сегодняшние израильтяне, крестоносцы основали государство, которое представляло собой иноземный анклав на Ближнем Востоке, державшийся только благодаря помощи из-за моря и со всех сторон окруженный врагами. Вся история королевства крестоносцев – это история борьбы за выживание. Как мы видели, крестоносцы, подобно современным израильтянам, тоже превыше всего ставили безопасность – и не без оснований. Из-за этого крестоносный Иерусалим оказался чужд духа созидания и творчества – в столь воинственной атмосфере не могут расцвести искусства и литература. Там были франки, понимавшие, как и многие израильтяне в наши дни, что им не выжить, оставаясь западным гетто на Ближнем Востоке, и считавшие необходимым наладить нормальные отношения с окружающим мусульманским миром. Но религия ненависти пустила в душах крестоносцев слишком глубокие корни. Один раз они даже обратили оружие против своего единственного союзника в исламском мире, а взаимные распри происходили между ними постоянно. Ненависть непродуктивна и очень легко становится самоубийственной. Крестоносцы лишились своего королевства. Ту же пустую набожность, для которой обладание святыми местами – самоцель, а любовь к ближнему ничего не значит, мы наблюдаем сегодня у священников разных христианских деноминаций, погрязших в нескончаемой склоке вокруг Гроба Господня.
Монотеистические религии воспрещают видеть в святыне или городе конечную цель, считая это идолопоклонством. Святые места, как мы видели, значимы не сами по себе, а в качестве символов некой потусторонней, высшей Реальности. Иерусалим и его святыни всегда воспринимались верующими мистически, они приобщали к Богу миллионы иудеев, христиан и мусульман. Как следствие, в сознании многих верующих-монотеистов представления о святых местах Иерусалима и о самом Боге слились воедино, в чем мы не раз могли убедиться. А поскольку божественное – это не просто запредельная реальность, существующая «где-то там», а еще и нечто, переживаемое в глубине человеческого естества, люди относились к святым местам как к части своего внутреннего мира. Оказавшись перед святыней, иудеи, христиане или мусульмане могли испытать пронзительное и трогательное ощущение обретения себя. А тому, кто пережил подобное в Иерусалиме, очень трудно подходить к городу и его проблемам объективно. Ряд сложностей возникает, когда религия рассматривается в первую очередь как средство самоидентификации. Она действительно помогает нам осознать себя, объясняет, откуда мы пришли и отчего у нас такие традиции, не похожие на традиции других народов, но это не единственная ее цель. Во всех ведущих религиях мира самым важным считается преодоление человеком своего недолговечного и прожорливого «я», которое так часто способно пренебречь интересами других ради собственной безопасности. Отвержение своего «я» – не только мистическая цель, оно необходимо, чтобы научиться состраданию и милосердию, поскольку для этого требуется ставить права ближнего выше собственных эгоистических желаний.
Один из неизбежных выводов, вытекающих из истории Иерусалима, заключается в том, что, вопреки романтическому мифу, страдания далеко не всегда делают человека лучше и благороднее, очень часто происходит обратное. Иерусалим впервые стал городом избранных после Вавилонского пленения, во время которого новый иудаизм помогал евреям сохранить свою идентичность в преимущественно языческом окружении. Второисайя провозгласил, что возвращение на Сион откроет новую эру мира, но вместо этого