Иешуа, сын человеческий

Но не перед римлянами он величается: он уже почувствовал, что там, за стенами крепости, собирается народ, кем-то оповещенный о его казни. Значит, предвидели римские сатрапы, что не удастся им безлюдно вывести его, Иисуса, за город, вот и приготовили целую сотню сопровождения.

«Что же, триумфальное шествие последнего пути земного!»

Вывели Иисуса за крепостные ворота, плотно окружив. На улице не слишком людно. А те, что осмелился приблизиться к обиталищу римских легионеров, не осмеливались хоть как-то обнаруживать свое отношение к Иисусу. Но чем дальше от крепости, тем народу прибавлялось. Иисус видел, что многие выбегали из боковых улочек на главную запыхавшимися. У многих женщин на руках были дети.

Но странно, все молчали. Многие лишь склонялись в низких поклонах, когда Иисус приближался к ним.

Молча шли и легионеры. Впереди — плотным строем, справа и слева двухрядной оградой, шествие замыкал тоже плотный строй.

И вдруг:

— Осанна! Сыну Божьему!

Девятым валом покатилась по улице многоголосая восторженная здравица и так же мгновенно утихла, как и вспыхнула. Насторожилась толпа, ожидая реакции легионеров, но те даже ухом не повели, и тогда народ возопил:

— Осанна! Сыну Божьему!

— Осанна! берущему на себя наши грехи!

К нему стали подносить детей, прося благословить их. И мужчины, и женщины пытались дотянуться до него, чтобы коснуться хотя бы одежды, Иисус же, благословляя детей вроде бы от всей души, очень расстраивался, что его провожают на жертвенную смерть не как пророка, возвестившего, по сути своей, новую веру — веру любви и милосердия, а как Богочеловека, который всего лишь намечен в жертву, чтобы душа его унесла с собой грехи вот этих беснующихся. Не грехи всего человечества он берет на себя, а лишь малой его кучки.

Сейчас он словно наяву переживал то, что пережил в Индии, когда джайнаиты пригласили его познакомиться с ритуалом жертвенной казни во искупление грехов общины. Ему становилось страшно от одной мысли, что там, на Голгофе, начнутся вокруг него, распятого, оргии, после чего по сигналу Великих Посвященных-приставов (а именно им он приписывал все происходящее на улицах) накинутся на него все, кому не лень, и примутся раздирать его на куски. Он хотел возопить:

«Люди! Опомнитесь! Не ради языческой жертвы пью я Жертвенную Чашу до дна, но ради Отца Небесного, ради Царства Божьего на земле для сирых и обездоленных!»

И в то же время он понимал, что его голоса даже не услышит беснующаяся толпа. Она несказанно рада, что кто-то другой берет их грехи на себя.

Но как бы ни отрицал он в мыслях своих происходящее, принимая все как возврат к язычеству, душа его не гневилась: пусть хоть и такие, но проводы все же не безмолвные и безлюдные. Казнь не тайная, а прилюдная — это хорошо. Его имя все же останется в памяти людской, которая, вполне возможно, возродит и его Живой Глагол Божий.

А путь сокращался. Вот уже конвой у Древних ворот. Остановка по сигналу начальника конвоя, а следом его повеление:

— Ни один мужчина не выходит за ворота! Ослушникам одна кара — смерть на месте!

Совершенно неожиданный приказ. Не вдруг дошла до ликующей толпы суть повеления, и тогда легионеры обнажили мечи.

Подействовало. Как скоры римляне на расправу, иерусалимцам известно. Не в меньшей степени известно и паломникам из всех колен израилевых.

Большая часть конвоя осталась при воротах, меньшая часть вывела Иисуса и его несчастных спутников из города, где чуть поодаль от ворот лежали приготовленные для казни кресты. Из толстых только что срубленных слег. Дальше, как и положено было у римлян, каждый осужденный должен нести свой крест до самой до Голгофы.

Легионеры привязали, растянув осужденным руки, к крестам, а там, за городской стеной, продолжалось многоголосье:

— Осанна! берущему на себя грехи наши!

— Осанна! Иисусу из Назарета!

И никто даже не вспомнил о тех двоих, кто шел на смерть совершенно невинно и со страхом — это не могло не оскорбить их чувства, хотя и притуплённого ожиданием неминуемых мучений и все еще теплившейся надеждой быть помилованными.

Вот кресты крепко прикручены к рукам, чтобы не сползли в пути со спин, и звучит хлесткая команда:

— Вперед!

Довольно узкая каменистая дорога сразу же поползла на подъем. Легионеры тройным кольцом окружили приговоренных, буквально стеснив их, не давая возможность хоть чуточку отклониться в сторону от торчавших местами камней, чтобы не спотыкаться об острые их грани, поэтому все они спотыкались, по особенно часто спотыкался Иисус: три бессонные ночи, напряжение на суде синедриона, не меньшее напряжение во дворце II рода, издевательства и истязания — все это так подорвало его силы, что он едва передвигал ноги под тяжестью массивного креста, который к тому же давил на исполосованную спину. Мешало очень и то, что крест то и дело цеплялся за неровности дороги, словно специально добивался падения несущего его.

Иисус и впрямь вскоре упал. Его подняли пинками, но десятка через два шагов он упал снова. Вновь пинки и — опять вперед.