Игнатий Лойола

Можно было сколько угодно ненавидеть Шнайдера, насылая на его голову различные напасти, но пирожки у него получались отменные. Причём пек он разнообразно — на любой вкус. С капустой, яйцами и гусиной печёнкой. Сладкие корзиночки, а также всевозможные виды хлеба. К этому негодяю переметнулись все постоянные покупатели Фромбергера, и семейное дело у последнего начало безнадёжно чахнуть. Им пришлось урезать расходы. Одним из первых пострадал Альбрехт, вернее, его обучение.

Напрасно добросердечная мамаша плакала и пыталась продать свои брошки. Папаша Фромбергер накричал на неё. Совсем избаловала сына. Хватит этому шалопаю учиться. Пусть идёт работником к родственникам в село!

Рука у доброго католика Якоба Фромбергера была страх, как тяжела. Поэтому Альбрехт сделал вид, будто согласен с отцовской волей, и даже вправду немного поработал в деревне. Потом попросил родственников часть платы отдать его родителям, а сам, забрав остальное, стал вагантом, попросту говоря, бродягой.

Он говорил себе: необходимо продолжить образование, а для этого придётся постранствовать, слушая лекции в разных университетах. Но скитания длились уже несколько месяцев, а образование продолжалось пока только беседами в тавернах с такими же недоучками, как он сам. Частенько, встречая недавних интересных собеседников на улице, Альбрехт дрался с ними из-за милостыни.

Во всех городах главной темой студенческих бесед оставалась продажность прогнившей Римской церкви. За пенным пивом и кислым вином студиозусы и бродячие профессора перемывали косточки монахам и епископам, обвиняя их в разврате, стяжательстве и необразованности. К Лютеру, напротив, относились с большим уважением. Альбрехт даже заработал изрядное количество пива рассказами о его лекциях.

Однажды, в какой-то из саксонских таверн, Фромбергер в очередной раз начал вспоминать.

Он нашёл для таких выступлений определённую манеру — неспешную, проникнутую вагантской самоиронией и несколько отстранённым, как бы «научным» восхищением перед личностью любимого профессора. Та как нельзя лучше гармонировала с внешностью студиозуса — крупной фигурой, большими руками и ногами, широким лицом с голубыми глазами.

Окружающие внимали с большим интересом и видели за медлительностью или даже неуклюжестью истинное величие.

Он рассказывал о сожжении папской буллы, и уже чувствовал вкус грядущего пива на пересохшей гортани. Денег-то опять не было. А послушав, как — не кто-нибудь, а он сам! — запалил для буллы костёр из Аристотеля, купленного за материны брошки, сотрапезники, как правило, немедленно раскошеливались.

   — И вот я, значит, рву этого несчастного грека, — с пафосом, но не забывая про ироническую полуусмешку, вещал студиозус. — Все смотрят разинув рты и отверзнув очи. А душа моя уже скатилась в бездну ужаса, ибо инквизицию никто не отменял. Вдобавок я понимаю, что когда попаду в ад за грехи ужасные, то прямо на пороге меня встретит разгневанный Аристотель с дополнительной порцией масла для моей ужасной сковородки.

Обычно на этом месте кто-нибудь не выдерживал и придвигал Альбрехту свою кружку. Сейчас все молчали, внимательно слушая. Какой-то худой мужичок с редкими слипшимися волосами и блестящими глазами нетерпеливо ёрзал по скамье. Дождавшись паузы в речи Фромбергера, он спросил:

   — А какая идея у Лютера?

   — В смысле? — растерялся студиозус.

   — Ну, ты говоришь, он ругает Римскую церковь. А что предлагает взамен?

   — Он ведь не саму церковь ругает, — Альбрехт старался держаться уверенно, хоть и не знал ответа на вопрос, — а попов с монахами.

   — Для ругани профессором быть не нужно, — строго возразил собеседник, — ругать и я могу. Только папа мне буллу не пришлёт. Потому как никому моя ругань не интересна. А за ним вон ещё и охотятся. Правильно я говорю? — спросил он остальных сотрапезников.

Те согласно закивали.

   — Ну так чему ж учит твой Лютер? — снова пристал он к Фромбергеру.

   — Думаю... он выражает свою идею в переводе Библии на немецкий язык, — нашёлся тот.

   — Библию, это хорошо, — сказал тощий мужик, потеряв интерес к беседе, — но всё же неплохо знать точно идеи своего профессора, раз уж ты у него учишься.

В этот вечер бесплатного пива Альбрехту не досталось. Не нашлось и приличного ночлега. Студиозус забился в дырявый сарай, зарылся в слежавшуюся прошлогоднюю солому и долго не мог заснуть. Вспоминал лютеровские лекции, мучительно пытаясь найти в них идею, о которой говорил мужик в таверне. Вертелся, поминутно вытаскивая колющие соломинки из-под одежды, но так ничего и не вспомнил.

Самое неприятное, что дрянной мужичонка лишил его былой уверенности. После того неудачного вечера он уже не решался публично вещать, зарабатывая себе пиво. Да и вообще приуныл от собственной необразованности. Вот если бы теперь поучиться у Лютера! Он бы уже не просто восхищался профессором, а задавал правильные вопросы. Да только где теперь его найдёшь?