Игра без правил

С трудом веря, что его так легко отпускают, мужик поспешно поднялся, и бессвязно бормоча слова благодарности боком покрался к выходу:

— Батюшка… Ваше благородие… Господин казак, многие вам лета за доброту вашу… И за коней… За коней спасибочки. Баба моя радешенька будет.

И я за вас… пресвятой богородице… Я ить думал прибьет меня их благородие, настолько лют…

— Давай, давай, — поторопил Михей не спуская с Вяземского глаз. — Это

тебе плата от господина штабс-капитана. Да о том что меня видел помалкивай.

А не то язык отрежу.

Оставшись с офицером один, Воронов вдруг почувствовал, что вся ненависть, подогревавшая его в последние трое суток, неспособна заставить его нажать на курок и пристрелить предателя и убийцу. Казалось бы, сколько мечтал об этом, а дошло до дела — и рука не поднимается. Сколько раз убивал за последние годы и никогда не задумывался. В бою, в рубке — с легкостью.

А тут, словно гиря на руке повисла.

Чувствуя его состояние, Вяземский лениво пускал дым папироски, с легким и понимающим прищуром глядя на подъесаула.

— Не можешь, казак? Понимаю… Что, так и будем сидеть до света? А если господа большевики пожалуют? По секрету тебе скажу, они тоже за этим сундуком охотятся, не зря как гончаки по следу идут. Ведь обоих шлепнут, без суда и следствия, руководствуясь только революционным правосознанием. Им все едино, что ты — служака, что я — дезертир и вор. А может, — голос Вяземского опустился до вкрадчивого шепота, — может, полюбовно решим? А, подъесаул? Ты только взгляни, какое там богатство! Ведь и сам, надо полагать, догадался, что ради хорошего куша я, дворянин, честь и совесть продал. Да посмотри ты, не бойся. Не стану я с голыми руками кидаться. Коли уж чести не осталось, так здравого смысла я еще не лишился. Ты только откинь крышку. Там же столько, что и нам, и детям нашим, и внуками с лихвой…

Подумав, Михей откинул носком сапога глухо звякнувшую крышку, приладил на краешек сундука свечной огарок и заглянул внутрь, чуть опустив ствол "манлихера". Ворохнул рукой лежащие сверху кресты с каменьями, несколько икон в золотых окладах, панагии, чаши… Дно сундука было плотно усыпано золотыми червонцами и женскими украшениями. Остро выступали гранями золотые слитки с клеймом высшей пробы.

Хмыкнув, Михей поднял глаза на Вяземского, напряженно следящего за ним. Словно уловив признак согласия в молчании Воронова, Вяземский зачастил скороговоркой:

— Ты подумай, казак, какая возможность! Такое же только раз в жизни бывает. Ну, скажи… Скажи мне, ради Бога… Я же вижу, что ты не глупый мужик. Кому и зачем эта война? Большевики, они же надолго, если не навсегда. Мы проиграли эту войну, это же ясно, казак! А ведь ты же офицер! Ты подумай… Сначала Китай…

— Тебя матка с батькой поди крестили в отрочестве? — перебил неожиданным вопросом Михей.

Вяземский от растерянности выпучил глаза:

— Что?!

— Я говорю — крещеный, поди?

— Разумеется. А, собственно…

— Так как же ты, русский, крещеный, а русскую святость басурманам на потеху отдашь?

— Господи, — скривился справившийся с растерянностью штабс-капитан. — Святость… Сам-то в Бога веришь?

— Не очень. Так то я, а в России сколь верующих?

— Ну хорошо, не хочешь в Китай, так и я тоже! Оттуда в Америку, а потом через океан… А там и Европа! Рим, Берлин, Вена, Париж… Для тебя это только названия, а я… Ладно. Оставим церковное староверам, они определят. Но с остальном-то! Или ты хочешь все большевикам отдать? Да что с этим делать в стране, где власть взяло быдло?!!

Михей с лязгом захлопнул крышку, и как будто задумчиво ответил:

— Может, ты и прав…

— Конечно!

— Только…

— Что — "только"?

Голос у Михея осел до хрипа:

— Только я ведь от тебя буду каждую минуту пулю в спину ждать. А, твое благородие? И я ведь тоже в твоем понятии быдло. И вся твоя рота, и мои казаки, и племяш мой, Анфитий, — Михей рванул ворот френча, с треском обрывая пуговицы, — которых ты за этот сундук под большевистскими пулями положил — тоже быдло!!!

Резко поднявшись, нависая над обескураженным таким поворотом штабс-капитаном, Михей решительно мотнул стволом "манлихера" в сторону выхода.

— Поднимайся. Пора за свое паскудство расплату несть.

Побледневший Вяземский все же совладал с собой и даже нашел силы презрительно усмехнуться. Рывком встал, аккуратно, до последней пуговицы, застегнул френч, осторожно кося взглядом на прислоненные к стене вилы. Михей, словно не заметив его хищного взгляда, полуобернулся к воротам, встав к офицеру спиной. Зарычав, Вяземский рванулся к вилам, схватил их наперевес и бросился на Воронова, целя сточенными до белизны зубьями под левую лопатку. С ощущением легкости на сердце, не оборачиваясь, Михей протолкнул "манлихер" под локоть левой руки, чуть вздернул ствол, и раз за разом всадил в Вяземского всю обойму, с каждым выстрелом шире раздувая ноздри и полуприкрыв глаза…