Игра Бродяг

Воздух стал чуть прохладнее к вечеру, свет смягчился. Уже на втором кругу Вогт заметил мясистые круглые плоды, свисающие с одного из растений. Живот его уже так долго выводил страдальческие трели, что, не задумываясь, Вогт сорвал один из плодов и надкусил его. Плод оказался жирным и волокнистым и весьма успешно одолел голод.

Вогтоус вернулся в храм и опустился на колени возле обломков статуи. Хотя сам бог никогда ни от кого не требовал коленопреклонения, Вогт знал, что такое уважение.

— Люди — непонятные существа, — сказал он. — Они преклоняются пред тобой и возводят тебе статуи. А потом ненавидят тебя и стремятся разрушить все, что им о тебе напоминает. Может быть, однажды они снова тебя полюбят и восстановят статуи, собрав из осколков. Все это кажется лишенным логики. Вот только статуи не испытывают боли, а твою преданную, разбитую душу не восстановить, как статую, не переделать заново. Однако есть и те, кто остается с тобой, даже когда все остальные тебя бросили. Вот эти люди — действительно твои. Неужели можно убить тебя, просто забыв тебя? Как бы то ни было, ты не умер. Я уверен в этом так же как в том, что я сам жив… пусть даже последнее может не продлиться долго, — добавил он после задумчивой паузы.

Вдруг на его лице возникло выражение удивления; ресницы вспорхнули, коснувшись кончиками бровей.

— Я вспомнил твое имя! Откуда оно мне известно? Оно словно растворено в моей крови, бежит сквозь все мое тело, — Вогтоус коснулся обломков. — Урлак, — произнес он с почтением, и имя бога повторило эхо, снова и снова, как будто слишком исстрадалось ждать, когда это имя прозвучит вновь. Но эхо все-таки затихло, и в оскверненном доме бога снова наступила тишина.

Вогту стало так грустно, что слезы потекли из его глаз. Остро ощущая свои одиночество и беспомощность, он склонился и прикоснулся губами к обломку статуи. Когда он поднял голову, он увидел нечто, чего не было раньше.

***

Бледное лицо тюремщика мелькнуло за зарешеченным оконцем. Вероятно, он не смог припомнить, какими должны быть его глаза — серыми или голубыми, поэтому в его радужках смешались оба цвета.

— Тебе несказанно повезло.

— Да неужто? — язвительно осведомилась Наёмница, обведя камеру взглядом, излучающим воспламеняющую ненависть.

— Нечасто сам Правитель Полуночи решает навестить преступника в тюрьме. Впервые, насколько мне известно.

Последняя фраза особенно разозлила Наёмницу.

— Тебе все

известно, — огрызнулась она. — С чего это он вознамерился притащить ко мне свою задницу?

— Чтобы лично убедиться, что все пройдет как следует.

— Что пройдет как следует?

— Узнаешь.

Наёмница подскочила к двери так резко, что ее плащ взметнулся куполом.

— Они что, собираются казнить меня, убить меня прямо сейчас? Но ведь они говорили о завтрашнем закате! У меня еще целые сутки!

— Они пересмотрели свое решение, — тюремщик пытливо всмотрелся в ее лицо. — Ты чувствуешь страх?

— Нет, — грубо ответила Наёмница. — Я деревянная. Только не жгите меня, пусть моей казнью будет утопление. Оо-х, — она жалобно застонала, а затем заглянула в изменчивые глаза тюремщика. — Ты-то зачем мне все это сообщаешь? Кто ты вообще такой? Не враг, не друг…

— Кто же я? — тюремщик придвинулся ближе к окошечку, позволяя получше рассмотреть его.

Наёмница протянула палец сквозь решетку и коснулась его холодной гладкой щеки.

— Я почти привыкла к происходящему, но не то чтобы начала что-то понимать. Вот ты, например… Уверена, до момента, как я тебя увидела, тебя и вовсе не существовало. А те люди, там, в лесу, которые исчезли… это сделали мы с Вогтом? Но как мы это сделали? Разве это возможно?

— Ты ужасно ограничена. Впрочем, это не твой личный недостаток, а общий для всех людей. Для вас есть явное и неявное, затаенное и открытое. Но существует и то, что явно и открыто, но вы сами не позволяете себе это осознать.

— Что именно?

— То, что люди могут быть как боги. То, что стены строите вы сами и сами же себя ограничиваете. Что ваши законы действуют лишь потому, что вы себя в них убедили. Вы не видите того, что иная действительность отличается от привычной реальности лишь тем, что находится за пределами ваших заблуждений.

— Эх, я очевидно не сильна в этих бессмысленных разговорах не пойми о чем, — глумливо фыркнула Наёмница, но затем ее тон сменился на умоляющий: — Но я попытаюсь понять.

— Лучше просто почувствуй.

Он уходил. Если бы Наёмница могла дотянуться, то вцепилась бы в него ногтями, чтобы не отпускать.

— Не уходи! — крикнула она. — Сначала объясни: этот странный конверт… это какие-то ваши штучки? Почему на нем мое имя?

— Ты та, кто должен прочесть письмо следующей. Но ты пока не сделала этого, иначе сейчас в твоих глазах было бы совсем другое выражение.

— Почему именно я?

Тюремщик проигнорировал ее вопрос — причем с такой невозмутимой рожей, как будто так и надо.

— Это письмо блуждает сотни лет. Его невозможно уничтожить или потерять.

— Уверена, в нем нет ничего хорошего, раз никто не пожелал оставить его себе на память, — уныло заметила Наёмница. — Я не хочу его читать.