Он вскочил и вытянулся; Брандт вздохнул и слегка потрепал его по голове, сказав:
– Как-нибудь на днях, Дюрст, мне придется повысить тебя в чине.
Этим он мне понравился, а ведь это кое-что значит, когда можешь так сказать о немецком полевом жандарме. Он отодвинул засов двери и отступил в сторону.
– Ну, полковник... – сказал он.
Я вошел внутрь, и дверь за мной захлопнулась. Внутри было довольно светло, благодаря старым орудийным бойницам. Много света, масса свежего морского воздуха – и промозглая сырость от дождевой влаги, сочащейся по скользким стенам. Когда я вошел, те, кто внутри, встали, словно ждали меня: Фитцджеральд, Грант, сержант Хаген и ефрейтор Уоллас. Стало быть, Стивенсу и Ловату не повезло, – а может, наоборот, повезло больше, чем другим.
– Господи Иисусе, это же полковник, – сказал Хаген.
Фитцджеральд не нашелся, что добавить к сказанному, и я, дружелюбно улыбнувшись, сказал ему:
– Что говорилось в ваших приказах? «Ни в коем случае не высаживаться на берег и не предпринимать никаких действий, могущих известить противника о вашем присутствии». Теперь вы довольны?
Будь у него оружие, он пристрелил бы меня. Но у него не было ничего, кроме вбитого накрепко аристократического чванства, не позволявшего препираться с людьми ниже себя по рождению. Он отошел в дальний угол и уселся.
Грант быстро шагнул ко мне, сжав свои огромные кулачищи, но, забыв про кандалы, рухнул на колени.
– Эх, сержант! – упрекнул я его. – Вечно у вас, лихих ребят-диверсантов, что-то неладно. Хоть бы звание уважали...
Я вскарабкался на старый орудийный лафет. Сквозь незаделанные бойницы дождь беспрепятственно лил внутрь струями. Я достал свой непромокаемый портсигар, закурил и перебросил сокровище вниз Хагену.
Отсюда открывался поистине величественный вид. В ясный день можно было бы увидеть остров Гернси – на горизонте, в тридцати пяти милях к северо-востоку, – в ясный день, но не в такое утро. А на северо-западе, милях в ста за проливом, был берег Корнуолла и мыс Лизард, откуда все и началось. Четыре дня назад. Невероятно...
Глава 1Богатейший из богатых
Берег под особняком на утесе в двух милях от мыса Лизард был опутан паутиной ржавеющей колючей проволоки; щит возле бегущей вниз по берегу тропки предупреждал о минах.
Теперь все это походило на пустую угрозу. Сержант береговой обороны, в том далеком 1940 году отвечавший за укрепления на здешнем участке, вряд ли предполагал, что это местечко на побережье, облюбованное рыболовами, будет так быстро и скоро приведено в оборонную негодность.
Благодаря этому я сумел в то славное апрельское утро поплавать вдоль белого песчаного пляжа. Стояла небывалая для весны теплынь; война для меня уже почти закончилась. Доплыв до выступа скалы, я выбрался из воды и решил немного отдохнуть.
Мэри в соломенной шляпе сидела на берегу за мольбертом и рисовала. В десятый раз она выписывала на холсте мыс, однако каждый раз полагала, что он выглядит не так, как прежде; просто у нее менялось настроение. Она оторвалась от мольберта, отыскала взглядом меня в море и помахала. В ответ я тоже махнул рукой, нырнул в воду и поплыл к берегу.
Она поджидала меня с полотенцем в одной руке и пиратским украшением – моей наглазной повязкой – в другой. Долго проработав медсестрой, она успела привыкнуть к уродливому шраму на моем лице, но знала, что мне очень неприятно, когда его видят другие.
Я обтерся, натянул повязку и сказал с улыбкой:
– Просто отлично! Тебе тоже надо попробовать искупаться.
– Нет уж, спасибо. Разве что в июле. Пойду приготовлю что-нибудь на обед, Оуэн. Долго не задерживайся.
Она чмокнула меня в лоб и пошла; я смотрел, как она проходит через колючую проволоку, поднимается по тропе, и во мне возникло щемящее чувство нежности и перебивающей его вины.
Познакомились мы еще до войны, студентами. Когда меня позже доставили в военный госпиталь в Суррее, изуродованного и обессилевшего от многомесячных инъекций наркотиков, то первое, что я увидел, придя в себя, было ее лицо. Муж Мэри, штурман бомбардировщика, погиб во время налета на Дрезден. Когда я выписался из госпиталя, мы соединились и жили вместе вот уже три месяца.
Я неторопливо оделся и подошел к мольберту. На этот раз она сделала только эскиз, но хорошо, чертовски хорошо. Я взял уголек и попытался добавить пару штрихов, однако без успеха. Там, где требуется уловить перспективу, два глаза лучше, чем один, и хотя я приспособился ко многому, но в художники уже не годился.
Я лег на песок, подложив руки под голову, прищурил свой единственный глаз, чтобы лучше видеть вдаль, и стал смотреть, как гагара, камнем упав с неба, совершила точное приземление на выступе утеса.