Игра Дракона или Конан в Вестеросе

Единственное утешение во всем этом — где бы не находился этот лес, это место явно пребывало далеко от Винтерфелла, от Севера, а может и от всего Вестероса. Намного ближе к ним находилось иное зло, ничуть не менее страшное. И оно не будет ждать, пока Трехглазый Ворон наберется смелости вновь открыть в себе зеленовидение. Он привычно закатил глаза, чувствуя как покидает тело, как входит в покрытые перьями черные тела, распадаясь на множество созданий. Послышалось оглушительное карканье и стая воронов, сидевших на ветвях чардрева, взмыла вверх, устремившись на север.

Ледяной холод охватил птиц, разом пробравшись под перья, так что Брану приходилось немало стараться, чтобы заставить их лететь дальше. Когда вороны от холода только что не падали замертво — он, наконец, увидел их.

Войско. Бескрайнее, растянувшееся до самого горизонта, скопище мертвой плоти, медленно, но неумолимо двигавшееся на юг. Ходячие мертвецы — в остатках доспехов и обрывках одежды, утреченной вместе с немалой частью плоти. Свежие, почти похожие на живых людей, сгнившие трупы и почти голые скелеты, медленно переставлявшие белые кости. Медведи и сумеречные коты, с торчащими сквозь шкуру голыми ребрами. И, словно горы над холмами, над ними возвышались мертвые великаны, медленно переступавшие колонноподобными ногами.

И у каждого из тех оживших трупов полыхали светящиеся синим льдом глаза.

Они пролетели еще почти милю, прежде чем он увидел предводителей этого жуткого войска. На полуразложившихся трупах лошадей ехали они — бледные, как сама смерть, сухопарые, словно мумии, с такими же мерцавшими синим огнем глазами, что и у оживших трупов. Вот один из них, — облаченный в черный костюм, с острыми отростками венчавшими его голову, подобно короне, — вскинул голову, встретившись взглядом с птичьими глазами. В следующий миг Трехглазый Ворон почуствовал острую боль, будто его разрывают на множество частей, в его глазах померкло и он почуствовал, как освобожденная черная стая разлетается в разные стороны.

Обычно после такого он возвращался в свое тело, но сейчас его вдруг повлекло вверх, с силой столь мощной, что Бран, испугался, что он так и сгинет в холодных небесах. Мертвое войско внизу превратилось в едва различимые темные точки, затем сгинули и они: перед Вороном открылась бескрайняя белая пустошь, простершаяся от моря до моря. А потом та же сила повлекла его на восток, одновременно вновь приближая к земле. Что-то темное мелькнуло перед его глазами, послышался недовольный клекот и в следующий миг Трехглазый Ворон ощутил, как его сознание вновь облекается теплой плотью. У него появились острые когти, изогнутый клюв и могучие крылья, стремительно несущие его на восток.

А еще у него был разум — не человеческий, но и сильно превосходящий птичий. Разум достаточный для того, чтобы понять, что с ним случилось и свирепо борющийся против захватчика. На миг перед Трехглазым Вороном проступило незнакомое худое лицо с крючковатым носом и светло-голубыми глазами. В голове даже всплыло имя — Орелл.

Два разума схлестнувшиеся в птичьей голове дрались друг с другом за одно тело, тогда как могучие крылья уже несли орла над морем. Милю за милей миновали они, летя на восток, пока, наконец, внизу не замаячило темное пятно на воде. Крылатый хищник устремился вниз и вскоре Трехглазый Ворон смог увидеть огромное уродливое судно, следюущее прямо на свер. Возле мачт и бортов копошились со снастями приземистые волосатые люди с уродливыми лицами. Снег, то и дело срывавшийся из темных туч не таял на их лицах и волосах, а глаза выглядели пустыми, словно ночное небо без звезд. Здесь же стояли и высокие худощавые люди со светлыми глазами и гривами бесцветных волос. Иные из них носили черные одеяния со странным алым пятном на груди, другие были в кольчугах и при оружии.

А на носу, застыв словно статуя, стояла прекрасная светловолосая женщина в одеянии из белых песцов и черно-бурых лис. Внезапно она вскинула голову и бледно-серые надменные глаза, словно уставились в самую душу Брана. Он почуствовал резкую боль перед его глазами все потемнело и та же сила, что забросила его сюда, вновь властно вырвала его из птичьего тела.

Он очнулся все так же сидя под чардревом, обливаясь холодным потом и сотрясаемый крупной дрожью, чувствовавшейся даже в давно недвижных ногах.

— Вороны, — прохрипел он подскочившему мейстеру, — надо послать воронов.