Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Невероятный половой диморфизм. Самки достигают зрелости в младенчестве, рожают потомство и умирают.

Она обратилась к Хьюмэну:

— А те малыши на поверхности дерева — братья?

Хьюмэн перевел вопрос Крикливой. Она протянула руку, сняла довольно большого младенца, сидевшего на коре возле отверстия и пропела несколько слов.

— Это молодая жена, — пояснил Хьюмэн. — Когда она вырастет, она будет вместе с остальными женами ухаживать за потомством.

— Здесь только одна? — спросила Эла.

Эндер поежился и встал.

— Эта стерильна, или просто ей не давали спариваться. Она не могла иметь детей.

— Но почему? — спросила Уанда.

— Отсутствует канал для выхода новорожденных, — сказал Эндер. — Они прогрызают путь наружу.

Уанда тихо пробормотала молитву.

Эла же была все больше заинтересована.

— Удивительно, — проговорила она. — Но если они такие маленькие, как же происходит оплодотворение?

— Мы относим их к отцам, естественно, — сказал Хьюмэн. — А ты как думала? Ведь отцы не могут прийти сюда, не правда ли?

— Отцы, — сказала Уанда. — Так они называют самые уважаемые деревья.

— Это верно, — кивнул Хьюмэн. — Отцы созревают в своей коре. Они кладут свою пыль на кору, в сок. Мы относим маленькую мать к отцу, которого выбирают жены. Она ползает по коре, и пыль из сока попадает в ее живот и заполняет его малышами.

Уанда без слов показала на маленькие выступы на животе Хьюмэна.

— Да, — подтвердил Хьюмэн. — Это для того, чтобы нести их. Брат, которого избрали, кладет маленькую мать на них, и она крепко держится всю дорогу до отца. Это самое большое удовольствие в нашей второй жизни. Мы бы носили маленьких матерей каждую ночь, если бы только могли.

Крикливая запела громче, и отверствие в Дереве-Матери начало закрываться.

— Все эти самки, маленькие матери, — спросила Эла, — мыслящие ли они?

Этого слова Хьюмэн не знал.

— Они не спят? — спросил Эндер.

— Конечно, — ответил Хьюмэн.

— Он имеет в виду, — пояснила Уанда, — могут ли маленькие матери думать? Понимают ли они язык?

— Они? — переспросил Хьюмэн. — Нет, они не умнее кабры. И лишь немного умнее, чем мачос. Они умеют только три вещи: есть, ползать и держаться за братьев. Те, что ползают снаружи, начинают учиться. Я помню, как я ползал по Дереву-Матери. Значит, у меня уже была память. Правда, мало кто помнит себя так рано.

На глазах Уанды появились непрошеные слезы.

— Все эти матери — они рождаются, спариваются, приносят потомство и умирают — все это в детстве. Они не могут даже осознать, что жили.

— Это крайняя степень полового диморфизма, — сказала Эла. — Самки достигают зрелости очень рано, а самцы — поздно. Не правда ли, иронично, что взрослые самки — стерильны. Они правят племенем, но их гены не передаются потомкам.

— Эла, — предложила Уанда, — а что, если найти способ, чтобы маленькие матери оставались жить после рождения потомства — кесарево сечение, богатая белком питательная среда вместо трупа матери? Могли бы самки достигать взрослого возраста?

Эла не успела ответить. Эндер взял их обеих за руки и отвел в сторону.

— Как ты смеешь! — прошипел он. — Что, если они найдут способ сделать так, чтобы человеческие дети могли рожать детей, которые питались бы трупами своих матерей?

— О чем вы говорите! — возмутилась Уанда.

— Противно подумать, — сказала Эла.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы напасть на самые корни их жизни, — сказал Эндер. — Мы пришли сюда, чтобы придумать, как разделить этот мир с ними. Через сто или пятьсот лет, когда они узнают достаточно для того, чтобы что-то изменить самостоятельно — они смогут решить, менять ли способ, каким их дети появляются на свет. Но мы не можем даже догадываться, что получится, если вдруг столько же самок, сколько и самцов, начнут достигать взрослого возраста. Для чего? Они же не могут рожать больше детей? Они не могут стать отцами, как самцы, не так ли? Зачем они нужны?!

— Но они умирают, даже не став живыми…

— Потому что они такие, — перебил Эндер. — Они будут решать, что изменить, а не ты, со своим убогим человеческим опытом — пытаешься дать им возможность прожить полную и счастливую жизнь, совсем как у нас.

— Вы правы, — сказала Эла. — Конечно же, вы правы. Извините.

Для Элы свинки не были людьми, это была просто фауна чужой планеты, а Эла привыкла к тому, что и другие животные жили совсем не так, как люди. Но Эндер видел, что Уанда все еще недовольна. Она думала о свинках «мы», а не «они». Она воспринимала странное поведение, даже убийство ее отца, как допустимое отклонение. Это значило, что она была более терпимой и восприимчивой, чем Эла; но это и делало ее более уязвимой, если ее друзья обнаружат свои более жестокие, звериные черты.

Эндер заметил еще, что за годы общения со свинками она переняла одну из их привычек: в моменты особой озабоченности она цепенела. Поэтому он напомнил ей о том, что она человек, обняв ее по-отцовски за плечи, прижав к себе.

От его прикосновения Уанда немного оттаяла и нервно засмеялась.

— Знаете, о чем я думаю? — сказала она. — Что маленькие матери приносят потомство и умирают без крещения.