Единственное, что могло их остановить – это последствия Женькиной травмы. Аст, вернувшись вместе с одноклассниками из совхоза (Женька к тому моменту уже перебрался с «конспиративной квартиры» домой) ожидал, что друг до сих пор ходит скособоченный, держась за стенку. А то и опираясь на клюку, подобно Бабе Яге из фильмов-сказок режиссёра Ромма. Но нет, ничего подобного: болячки на Женьке зажили как минимум, втрое быстрее, чем им положено от природы. Он и раньше замечал за своим (общим со «Вторым», если уж на то пошло) организмом нечто подобное – особенно на примере рубцов, после занятий фехтованием. «Второй» поначалу списывал это на несерьёзность травм и повышенную живучесть подросткового организма. Но сломанным-то рёбрам в любом случае, полагалось болеть не меньше недели, а то и двух! Ан нет – на утро третьего дня Женька ощущал лишь лёгкое неудобство, а к вечеру исчезло и оно.
Громадный чёрно-лиловый синяк тоже рассосался с пугающей какой-то скоростью, и Карменсита, осматривавшая его многострадальную тушку, только головой качала в недоумении.
Получается, автор «той самой» книги и тут угадал? Писал же он, что подсаженные «Мыслящие» вылечивают тела-носители? А «Второй», как ни крути, именно подсажен в его, Женьки, законное тело…
Приглашение они приняли, и даже попросили разрешения взять с собой Миладку. Она оставалась в Москве, никуда не уезжала, и здорово устала от пыльного, душного города. К тому же, им было что рассказать друг другу: Женька с Серёгой о своих приключениях в совхозе, Миладке же – о предстоящем скором отъезде из СССР. На этот раз она не пыталась делать из этого тайны, взяв, правда, слово молчать. Ребята легко пообещали – их троих связывало столько тайн, что одной меньше, одной больше, значения уже не имело. Держать языки за зубами и тщательно взвешивать каждое сказанное слово – этому они уже научились.
За город ехали большой, шумной компанией, на электричке с Савёловского вокзала. Место было выбрано в холмистой долине речки Яхрома, километрах в семи от одноимённой железнодорожной станции. «
Из специфических «ивано-купальских» аксессуаров, они с Серёгой, подумав, прихватили свои «шотландские» костюмы, а заодно и палаши. На празднике ожидалось много народу, не только из группы сценического фехтования, предполагался небольшой импровизированный концерт, и от них ждали выступления. Милада же, расспросив Женьку о том, что надевают для праздников девушки, соорудила из простыней что-то вроде длинной, до пят, рубашки с воротом на завязках и широкими, очень длинными, рукавами.
Из-за этой-то рубашки и приключился конфуз. Когда девушки-студентки, одетые в такие же белые хламиды, стали по одной заходить в реку, чтобы пустить по течению свои венки, Миладка, конечно, не смогла удержаться. А, выйдя на берег, обнаружила, что тонкая мокрая ткань облепила девичьи тела, не скрывая решительно ничегошеньки – наоборот, подчёркивая, соблазнительно выделяя каждую деталь! «Театральные» девицы носили свои «рубища» в полном соответствии с каноном – на голое тело, без намёка на бельё. Миладка, конечно, такого бесстыдства себе не позволила, но осознание того, как она выглядит сейчас, заставило её стремительно запунцоветь, схватиться за щёки и кинуться искать спасения в кустах. Но не тут-то было: развеселившиеся студентки совершенно по русалочьи окружили смутившуюся малолетку, схватили за руки, закрутили в хороводе вокруг костра под прнзительный свит флейты, волынки-дуды и весёлое побрякивание бубнов и маракасов. Деться было некуда, и Милада послушно включилась в этот завораживающий танец – босиком, по траве, вокруг рассыпающего искры костра. Рубашки «русалок» довольно быстро высохли, а вместе с водой испарилось и Миладкино смущение. Она уже была захвачена круговертью общего веселья, а уж когда начались прыжки через костёр…
Она прыгала с Женькой, крепко сжав его ладонь и весело визжа от страха и восторга. Вместе с ними сквозь пламя прыгнули Аст с Илзе – та поглядывала на загоревшего, подкачавшего мышцы на сельхозработах парня с новым интересом.