Игра в «дурочку»

— Именно, именно! Именно оттуда её и изъяли! — подтвердил Виктор Петрович торопливо и как бы услужливо. — Что же не спрятала куда-нибудь подальше? Не отнесла домой, госпожа воровка? Я рассчитывал получить высококачественный товар, без изъяна. Все-таки престижный фотокор рекомендовал, сам Михаил Воронцов. Ты же его подвела! Ты наш коллектив в грязь лицом положила! Когда мне принесли эту цепочку — меня чуть инфаркт не хватил. Пожалел иногороднюю на свою голову! Теперь если об этом узнают в милиции… прокуратуре…

Я ещё ниже, ещё покаяннее наклонила голову, лицо мое залило краской стыда. Мне, «Наташе из Воркуты», было, известное дело, ужасно совестно.

— Не надо в милицию… — шептала я еле слышно. — Не надо! Я виноватая… Но я больше никогда… ни за что… Бес попутал…

— Ты хоть до конца понимаешь, чем это для тебя может кончиться? Сколько тебе лет тюрьмы-лагеря дадут? — не унимал свой праведный гнев раздухарившийся Виктор Петрович.

— Ой, не надо, не надо! — разревелась от страха и отчаяния то ли и впрямь «Наташа из Воркуты», то ли я сама, журналистка из газеты «Сегодня и завтра». — Бес попутал! Не хотела! Совсем не хотела! Я никогда до этого! Я бы и в этот раз отказалась, если бы…

И — дернула стоп-кран, заткнулась. Что-то подсказало мне, что не следует излишне откровенничать, вываливать подробности той гнусной сцены грабежа-дележа… Даже не из-за просьбы-жалобы секретарши…

Однако Виктор Петрович словно бы надеялся именно на то, что я расколюсь окончательно и перескажу ему, как там все происходило, кто участвовал в краже драгоценностей, принадлежавших Серафиме Андреевне. Он словно бы замер как перед прыжком, вытянув голову, опершись ладонями на стол. Он явно провоцировал меня на откровенность, доносительство.

Я не оправдала его надежд, вывернулась:

— … если бы уж очень ярко она… цепочка эта не блестела…

— Но у тебя же на шее есть цепочка! Вон она!

— Позолоченная только… а эта… эта блестит по-другому, золотая потому что…

— Вот ддурочка, — с облегчением Виктор Петрович откинулся на спинку стула.

— Ага, — покаянно согласилась я с ним.

— Тогда почему ты оставила её в кармане халата, Почему домой не отнесла? — он отнюдь не закончил допрос.

— Боялась… Вдруг Михаил Егорович найдет… Даже сама не понимаю… Я её хотела под белое платье надеть… я об белом платье мечтаю…

— Домечталась! Почти до тюрьмы! Мне сказали, ты одна позволила себе такое. Никто больше ничего не трогал. Или трогал? Воровал? В карман себе совал?

ОН неспроста задал этот свой вопрос. Ой, неспроста! И я ответила достойно, то есть обнадежила его и всех, кто в том был заинтересован:

— Прямо не знаю, как взяла… Я извиняюсь. Я никогда-никогда! Бес, бес попутал… запачкала коллектив. Только не прогоняйте! Я больше никогда-никогда… Мне знаете как нравится у вас здесь? Такие хорошие люди… К старикам и старушкам по-доброму… Я уже привыкла… Никогда, никогда больше!

— Надо бы тебя сейчас же, сей момент рассчитать и выгнать! — задумчиво произнес Удодов, но я уже знала — обойдется.

— Надо бы! Надо бы! — Виктор Петрович встал с вертящегося командирского кресла, походил по комнате, трогая пятерней седоватый ежик. — Ладно уж… Придется простить. Умеешь держать язык за зубами. Ценишь доброе отношение. Но знай! — он остановился рядом со мной. Дальнейшие его слова как бы падали мне прямо на макушку. — Знай! В случае чего — отнесу соответствующее заявление в милицию. Есть свидетели, которые видели, как ты брала эту цепочку в комнате умершей Серафимы Андреевны, как ты таскала её в кармане халата. Не отвертишься! Но если будешь вести себя как надо…

— Буду, буду, Виктор Петрович! — я прижала к груди обе ладошки. — Я все поняла! Я вас не подведу! И Михаила… Он же, если узнает…

— Попробую поверить. Попробую. Уже большая, должна понимать: в любом коллективе случается всякое, но не всякий сор следует выметать из избы. Мы в се не ангелы, и ты в том числе. Время трудное. Это тоже надо понимать. Зачем нам, на коллектив, темное пятно? У нас грамот сколько, благодарностей, — он говорил и одновременно сливал цепочку в почтовый конверт. Кончилось тем, что ему приспичило именно при мне повернуть ручку сейфа, набрать код и сунуть внутрь этого угрюмого, страшненького ящика легонький конвертик с явным «вещественным доказательством», чтоб, значит, незадачливая в ситуации приватизации чужого Наташа из Воркуты всегда помнила, что она сидит на крючке. И не ворохнулась…

Разумеется, я высоко оценила способность Виктора Петровича бороться за честь коллектива. И поверила в совершенную его искренность насчет нежелания лишнего шума и «темного пятна». Но слишком высок оказался класс провокаторства, чтобы мне не пришло на ум признать его, именно его главным вдохновителем и организатором всех черных дел, что творятся в Доме ветеранов. Остальные — пешки.

Не знаю, сколько ещё времени Удодов продержал меня в своем кабинете, отчитывая и поучая, если бы не очередная, за раскрытым окном, перебранка между медсестрой Аллочкой и кондитершей Викторией.

Аллочка отбивалась высоким, полуплачущим голоском: