Игра в классики

– Очень хорошо. Я начинаю, и каждый задает по одному вопросу. Операция, состоящая в нанесении на твердое тело покрытия из металла, растворенного в жидкости под действием электрического тока; не звучит ли это похоже на название старинного судна с латинским парусом и водоизмещением в сто тонн?

– Ну конечно, – сказала Талита, откидывая волосы назад. – Снимать одежду, веселить, привораживать, уводить в сторону, вести за собой – не одного ли они корня со словом, означающим получать растительные соки, предназначенные для питания, как, например, вино, оливковое масло и т. п.?

– Очень хорошо, – снизошел Оливейра. – Растительные соки, как, например, вино, оливковое масло… Никогда не приходило в голову считать вино растительным соком. Великолепно. А теперь слушай: религиозная секта, заболевание, большой водопад, потускнение глазного хрусталика, передняя лапа морского зверя, американский коршун, – не похоже ли это на термин, означающий по-гречески «очищение» в применении к трагедии?

– Как прекрасно, – сказала Талита, загораясь. – Замечательно, Орасио. Как ты умеешь извлечь самый сок из «кладбища».

– Растительный сок, – сказал Оливейра.

Дверь открылась, и в комнату, бурно дыша, вошла Хекрептен. Хекрептен, крашеная блондинка, не говорила, а сыпала словами; ее ничуть не удивило, что шкаф опрокинут на кровать, а человек сидит верхом на доске.

– Ну и жара, – сказала она, сваливая пакеты на стул. – Худшего времени ходить по магазинам не придумаешь, поверь. А ты что тут делаешь, Талита? Почему-то я всегда выхожу на улицу во время сиесты.

– Ладно, ладно, – сказал Оливейра, не глядя на нее. – А теперь, Талита, твоя очередь.

– Больше не вспоминается.

– Подумай, не может быть, чтобы не вспомнилось.

– А все зубной врач, – сказала Хекрептен. – Как до пломбы доходит – всегда назначает мне самое неудобное время. Я тебе говорила, что должна идти к зубному?

– Вспомнила один, – сказала Талита.

– А что получается, – сказала Хекрептен. – Прихожу к зубному, это на улице Уорнес. Звоню у дверей, выходит служанка. Я ей говорю: «Добрый день». А она: «Добрый день. Проходите, пожалуйста». Я вхожу, она проводит меня в приемную.

– Вот он, – сказала Талита. – Толстощекий толстосум на плоту из толстых бревен плывет по реке, где водится толстолобик и толстобрюхие ящерицы, а в толще ила – толстокожие жуки. Вот видишь, слова все придумала, осталось положить вопросы на весы.

– Какая прелесть, – поразился Оливейра. – Просто потрясающе.

– Она мне: «Посидите минутку, пожалуйста». Я сажусь и жду.

– У меня остался еще один, – сказал Оливейра. – Погоди, я немного забыл.

– Там еще две сеньоры были и один сеньор с ребенком. А время как будто не двигается. Представляешь, я успела прочитать три номера «Идилиос», от корки до корки. Ребенок плачет, бедненький, а папаша нервничает… Не скажу лишнего, но прошло больше двух часов, я ведь пришла в половине третьего. Наконец моя очередь, и зубник говорит: «Проходите, сеньора»; я вхожу, и он мне: «Не беспокоило лекарство, которое я положил в прошлый раз вам на зуб?» Я ему: «Нет, доктор, чего ему беспокоить. Да я и жевала все время другой стороной». Он мне: «Очень хорошо, так и надо. Садитесь, сеньора». Я сажусь, а он мне: «Пожалуйста, откройте рот». Очень любезный доктор.

– Ну вот, – сказал Оливейра. – Слушай хорошенько, Талита. Что ты оглядываешься?

– Смотрю, не вернулся ли Ману.

– Он вернется, жди больше. Лучше слушай: действие и результат на турнирах и состязаниях, когда всадник заставляет своего коня удариться грудью о грудь коня противника, – не похоже ли то, что произойдет, на кризисное состояние во время тяжелой болезни?

– Странно, – задумалась Талита. – Есть такое слово в испанском языке?

– Какое ты имеешь в виду?

– Что получается, когда всадник заставляет своего коня удариться грудью о коня соперника.

– Да, во время турнира или состязания, – сказал Оливейра. – Оно есть в словаре, че.

– Кризис, – сказала Талита, – тоже красивое слово. Жаль только, что обозначает печальное.

– Ха, а как быть со словом «брак» в смысле союз – таких слов полно, – сказал Оливейра. – Этим занимался аббат Бремон, но тут ничего не поделаешь. Слова, как и мы, рождаются каждое на свое лицо, вот так. Вспомни, пожалуйста, какое лицо было у Канта. Или у Бернардино Ривадавии, чтоб далеко не ходить.

– Мне поставили пластиковую пломбу, – сказала Хекрептен.

– Жуткая жарища, – сказала Талита. – Ману говорил, что пошел за шляпой.

– Этот принесет, жди, – сказал Оливейра.

– Если ты не против, я брошу кулечек и вернусь к себе, – сказала Талита.

Оливейра оглядел мост, раскинул руки в стороны, как бы измеряя ширину окна, и кивнул.

– Вряд ли попадешь, – сказал он. – А с другой стороны, как-то не по себе, что ты торчишь на адском морозе. Чувствуешь, у тебя на волосах и под носом сосульки?

– Не чувствую, – сказала Талита. – Сосульки, наверное, тоже кризисное состояние?

– В некотором роде конечно, – сказал Оливейра. – Эти вещи при всем своем различии похожи, как мы с Ману, если призадуматься. Согласись, мы и ссоримся с Ману потому, что слишком похожи.