Игра в классики

I get the blues down North,The blues down South,Blues anywhere,I get the blues down East,Blues down West,Blues anywhere.I get the blues very wellO my baby when you ain’t there

ain’t there ain’t there [260].

Почему порою бывает необходимость сказать: «Я это любил»? Я любил те блюзы, тот промелькнувший на улице образ, ту скудную, пересыхающую северную речку. Словно приводишь свидетельства в борьбе с черным ничто, которое выметет нас всех. А пока еще держатся в воздухе души эти крохи: воробышек, принадлежавший Лесбии, несколько блюзов, что занимают в памяти малюсенькое место, отведенное ароматам, гравюры и пресс-папье.

(—105)

88

– Не дергай ногой, че, а то воткну тебе иголку в ребро, – сказал Тревелер.

– Рассказывай лучше дальше про все желтое, – сказал Оливейра. – Я закрою глаза, и становится как в калейдоскопе.

– Все желтое, – сказал Тревелер, растирая ему бедро ваткой, – находится в ведении Национальной корпорации уполномоченных по делам всего желтого.

– Животные с желтой шерстью, растения с желтыми цветами и желтые минералы, – послушно продекламировал Оливейра. – Разве не так? В конце концов, четверг у нас отведен моде, в воскресенье не работаем, метаморфоза, происходящая от субботнего утра до вечера, – необычайна, люди успокаиваются. Ты делаешь мне так больно, просто ужас. Уж не желтый ли металл ты мне вводишь?

– Дистиллированную воду, – сказал Тревелер. – А ты должен думать, что это морфий. Ты совершенно прав, мир Сеферино может показаться странным лишь тем, кто свято верит в свои установления, а чужие им нипочем. Но подумай, как все изменится, стоит шагнуть с тротуара на мостовую, и…

– Все равно, что перейти от всего желтого ко всему пампскому, – сказал Оливейра. – Что-то меня в сон клонит, че.

– Это от сонной водички. Лично я с большим удовольствием вколол бы тебе совсем другое, чтоб ты пошустрее стал.

– Объясни-ка мне одну вещь, прежде чем я засну.

– Очень сомневаюсь, что ты заснешь, но давай.

(—72)

89

Было два письма лиценциата Хуана Куэваса, и все время не прекращались споры, в каком порядке их следует читать. Первое представляло собой поэтическое изложение того, что лиценциат называл «мировым владычеством»; второе, тоже надиктованное машинистке из заведения на Санто-Доминго, брало реванш за вынужденную сдержанность первого:

С настоящего письма могут снимать сколько угодно копий, особенно для членов ООН и правительств мира, каковые суть мерзкие свиньи и международное шакалье племя. С одной стороны, заведение на Санто-Доминго – трагедия шумов, но, с другой стороны, мне нравится, потому что я могу бросать величайшие в истории камни.

Среди этих камней фигурировали следующие:

Римский папа – величайшая в истории свинья, а никакой не представитель Бога; римский клерикализм – истинное дерьмо Сатаны; все римские храмы следует сравнять с землей, дабы не только в глубине людских сердец воссиял свет Иисуса Христа, но и просочился бы во вселенский свет, я говорю это, поскольку предыдущее письмо писал в присутствии милой сеньориты и многое не мог сказать резко и откровенно, ибо сеньорита смотрела на меня томным взглядом.

Рыцарственный лиценциат! Заклятый враг Канта, он настаивает на том, чтобы «сделать более гуманной современную мировую философию», вслед за чем заявляет:

И роман должен стать более психолого-психиатрическим, другими словами, подлинные духовные элементы должны предстать на уровне достижений современной мировой психиатрии…

Временами мощный диалектический арсенал отодвигался в сторону, и тогда начинало маячить царство мировой религии:

Отныне и всегда человечество будет идти путем, указанным двумя всеобъемлющими заветами, и даже железнотвердые камни земли обернутся шелковистым воском под сияющим светом…

Поэт, да еще какой!