Игра в классики

Изверги рода человеческого шутили-посмеивались над Кукой, добивались, чтобы она поскорее ушла из аптеки и оставила их в покое. Заодно и гораздо более серьезно они обсуждали систему Сеферино Пириса и идеи Морелли. А поскольку Морелли в Аргентине знали мало, Оливейра давал читать его книги и рассказывал о некоторых отдельных записях, с которыми он познакомился в иные времена. Они обнаружили, что Реморино, который, наверное, будет и дальше работать санитаром и который непременно появлялся, когда наступало время выпить мате или рюмку каньи, этот Реморино был большим знатоком Роберто Арльта; открытие их взволновало, и целую неделю потом они только и говорили что об Арльте и о том, что до него никто не коснулся пончо в этой стране, где обожали ковры. Но больше всего и очень серьезно говорили о Сеферино, то и дело взглядывая друг на друга по-особенному: все трое поднимали глаза и понимали, что все трое сделали одно и то же, а именно: поглядели друг на друга по-особенному и необъяснимо, взглядом, какой кидают иногда во время игры в труко или когда мужчина отчаянно влюблен, а должен выносить чай с печеньем в обществе разнообразных дам и даже отставного полковника, который объясняет, по какой причине дела в стране идут так скверно, а этот мужчина, сидя на стуле, смотрит одинаково на всех: на полковника, и на женщину, которую любит, и на тетушек этой женщины, смотрит на них любезно, потому что ведь это – правда, позор, да и только, сказал же полковник, что страна оказалась в руках у банды криптокоммунистов, и тут неожиданно от пирожного с кремом, третьего слева на подносе, и от чайной ложечки, лежащей на вышитой тетушками скатерти, вежливый взгляд на миг взлетает вверх и сталкивается в воздухе с другим взглядом, который взметнулся от пластмассовой мутно-зеленой сахарницы, и снова – ничего, то, что свершилось за пределами времени, становится сладчайшей тайной, и если бы теперешние мужчины были настоящими мужчинами, молодой человек, а не дерьмовыми педиками («Рикардо, как вы можете!» – «Ну ладно, Кармен, просто во мне все кипит, во-мне-все-ки-пит, как подумаю, что творится в стране»), mutatis mutandis [330], немного похожим на это бывал взгляд извергов, когда время от времени им случалось коротко переглянуться украдкой, и все было полно тайны, но куда более ясно, чем когда долго смотрят в глаза друг другу, не зря же они изверги, как говорила Кука своему мужу, а эти трое не могли сдержаться и хохотали, устыдившись, что переглядывались таким образом, хотя не играли в труко и не терзались запретной страстью. Разве что.

(—56)

128

Nous sommes quelques-uns à cette époque à avoir voulu attenter aux choses, créer en nous des espaces à la vie, des espaces qui n’étaient pas et ne semblaient pas devoir trouver place dans l’espace.

Artaud, «Le Pèse-neifs» [331]

(—24)

129

Но Тревелер не спал, в два приема кошмарный сон доконал его, кончилось тем, что он сел на постели и зажег свет. Талиты не было, этой сомнамбулы, этой ночной бабочки бессонниц. Тревелер выпил стакан каньи и надел пижамную куртку. В плетеном кресле казалось прохладнее, чем в постели, в такую ночь только и заняться изучением Сеферино Пириса.

Dans cet annonce ou carte, – буквально говорилось у Сеферино, – je réponds devant ou sur votre demande de suggérer idees pour UNESCO et écrit en le journal «El Diario» de Montevideo» [332].

Сеферино на французский манер! Но – ничего страшного, сам труд «Свет Мира над Землей», которым владел и дорожил Тревелер, был написан на восхитительном испанском языке, взять, к примеру, вступление:

В настоящем издании я предлагаю отрывки из моего недавно написанного труда под заглавием: «Свет Мира над Землей». Весь труд целиком был представлен, а вернее, представляется на международный конкурс… вследствие чего каковой труд я не могу представить вам целиком, поскольку таковой Журнал не позволяет, чтобы в течение определенного времени каковой труд был показан в полном виде лицу постороннему, таковому Журналу…

А посему в данной публикации я ограничиваюсь лишь печатанием отдельных отрывков такового труда, каковые, будучи представлены впоследствии, не могут быть напечатаны теперь.