Игра в ложь

Почему, почему я не спросила его об этом раньше? Потому что была еще девчонкой – эгоистичной, зацикленной на себе, не вышедшей из того возраста, когда значение имеют только собственные проблемы?

– Он ведь больше не принимал, правда, Кейт? – еле выдавила я.

Кейт кивнула. Взгляд ее по-прежнему был устремлен на спокойное, будто спящее лицо Амброуза. Я приблизилась, села рядом. Кейт нашарила мою руку и заговорила едва слышным шепотом:

– Он употреблял, когда в университете учился; а вот когда мама умерла – тогда это у него вышло из-под контроля. Но он быстро взял себя в руки – еще прежде, чем я начала что-то соображать. По крайней мере, я его под кайфом не видела. Ни разу.

– Тогда почему… – начала Фатима.

Взгляд ее зафиксировался на жестяной коробке, и продолжение фразы Кейт не понадобилось.

– Я думаю… – Кейт заговорила медленно, как человек, который пытается объяснить нечто себе самому. – Я думаю, это было что-то вроде испытания… Один раз папа мне объяснял… Правда, я тогда не поняла. Он сказал, недостаточно не держать наркотиков дома. Нужно каждое утро, проснувшись, делать выбор, требовать от себя: нет, не стану. Он так делал. Оставался чистым… ради м-меня.

Ее голос дрогнул, сорвался на последнем слове, и я порывисто обняла ее, повернула к себе – лишь бы она не смотрела на Амброуза, бледного, словно воскового; на Амброуза, мирно лежавшего возле камина.

Мне хотелось спросить: «Почему?»

Но язык не поворачивался.

– Господи боже мой, – выдохнула Фатима.

Опустилась на диванный подлокотник, вся серая. Наверное, вспомнила, как всего неделю назад Амброуз, расположившись за кухонным столом, у окна, вытянув свои длинные ноги, с улыбкой зарисовывал нас, резвившихся в воде. Всего неделю назад ничто не предвещало трагедии. Вообще.

– Он умер, – медленно произнесла Фатима, как бы стараясь убедить в этом себя. – Он и правда умер.

Слова Фатимы заставили и нас с Теей проникнуться осознанием: все происходит на самом деле. От шеи вниз побежали мурашки, спину пощипывало, покалывало – наверное, мое тело таким способом пыталось удержать на плаву мой разум.

Фатима закрыла лицо руками, покачнулась. Я решила, сейчас она лишится чувств.

– Почему? – снова спросила Фатима. – Почему он это сделал?

Кейт вздрагивала в моих объятиях – наверное, каждое слово Фатимы было для нее как удар.

– Да не знает она! – сердито сказала я. – Никто из нас не знает. Хватит повторять одно и то же!

– По-моему, нам надо выпить, – вдруг вмешалась Тея и открыла бутылку виски, которую Амброуз держал на кухонном столе. Тея налила себе полный стакан, осушила его залпом и спросила:

– Кейт, выпьешь?

Поколебавшись, Кейт кивнула, и Тея наполнила еще три стакана, а себе налила вторую порцию. Я не хотела виски, я бы лучше взяла сигарету – но сама не заметила, как стакан оказался в моих руках, у моих губ. В следующее мгновение я уже глотала обжигающую жидкость. И, надо сказать, мне стало легче. Реальность – мертвый Амброуз на прикаминном коврике – как-то расплылась, отдалилась.

– Что будем делать? – спросила Фатима, когда все стаканы опустели. На ее серые щеки вернулось подобие румянца. Нетвердой рукой Фатима поставила стакан на стол. – Полицию вызовем? Или «Скорую»?

– Никакой полиции. Никакой «Скорой», – отрезала Кейт.

Ошарашенные, мы не нашлись, что возразить. В лицах Теи и Фатимы отражалось, наверное, мое собственное недоумение.

– В смысле? – переспросила Тея.

– Никто не должен знать, – убежденно заговорила Кейт. Налила себе еще виски – целый стакан – и выпила залпом. – Вы что, не понимаете? Я, как нашла его, все думала, думала: что делать? Если узнают, что мой отец умер…

Кейт замолчала и прижала руки к животу, словно она ранена и пытается остановить кровь. Заговорила она лишь через несколько минут, с большим усилием:

– Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь пронюхал.

Голос звучал как чужой; казалось, Кейт заранее отрепетировала свою речь путем многократных повторений.

– Мне еще нет шестнадцати. Если узнают о смерти папы – меня заберут в приемную семью или отправят в приют. Тогда я потеряю дом – будто мало мне… вот этого…

Кейт, не в силах закончить, смолкла. Но она сказала достаточно. Мы все поняли. Кейт не могла в довершение к смерти отца – единственного родного человека – потерять еще и мельницу.

– Это же просто дом… – начала Фатима, но осеклась.

Кейт покачала головой.

Мельница никогда не была просто домом. Здесь царил дух Амброуза; все говорило о нем – от картин и рисунков в мастерской до застарелых винных пятен на столешнице. Вдобавок наша связь с Кейт зиждилась на мельнице. Если бы Кейт отправили в приемную семью, она разом лишилась бы и нас, и Люка. Она бы потеряла абсолютно все. Все и всех.

Сейчас наш выбор кажется нелепым. Мы не сглупили – мы совершили преступление. О чем мы только думали? Ответ прост: мы думали о Кейт.