Игра в «Мурку»

Теодор же, читая папку, вспомнил тусклый красный свет фотолаборатории Дома пионеров. В кювету с проявителем он опустил вынутый из-под фотоувеличителя белый еще прямоугольник фотобумаги 9х12. Володя Пронин стоял с ним рядом, когда лицо Теодоровой бабушки с морщинками и парадные (по ее представлениям) платье и выражение лица стали проявляться в растворе.

— Твоя бабушка? — спросил Володя, улыбаясь.

Тон вопроса! В нем тогдашнему Теодору так же невозможно ошибиться, как нынешнему — во взгляде любящей женщины. Теодору же тогдашнему, малолетнему, кажется, будто Володя удлиняет гласные и модулирует сам вопрос. Из занятий радиокружка, который Теодор тоже пытался посещать, он усвоил, что модуляция — это наложение информативного сигнала на несущую волну. Несущая волна в данном случае — вопрос: «Твоя бабушка?» Сигнал, содержащий информацию, — слегка удлиненное первое «а» и настойчивое ударение на нем. Сполоснутая в воде бабушка с поспешностью отправляется смущенным Теодором в горячую топку фотоглянцевателя.

Петя Громочастный был равнодушен как к «пролетарскому интернационализму», так и к его противоположности — «буржуазному национализму». Он был к тому же физически чистоплотен с детства, на коленях его выглаженных брюк никогда не было ни мешков, ни пыльных пятен от падений или борьбы. Одноклассникам он казался колючим и холодным. А когда за ним стал увязываться малолетний Володя, это уж совсем стало выглядеть чепухой для Петиных сверстников, и с тех пор он знал, что никогда ему не суждено сближаться с людьми. Гораздо позже пришло осознание, что его особость затормозит его служебную карьеру, и Петру Иосифовичу Громочастному следует удовлетвориться гордым уголком гебешной интеллектуальной элиты, уважаемой, но удерживаемой на некотором расстоянии, что весьма напоминало тактику, практикуемую в отношении «теодоров».

Студенческие времена Теодора оказались на удивление скупы на материалы. Никаких следов его участия в партии трех дней и ночей зафиксировано не было (ага, порадовался Теодор, не так уж зорко око всевидящее). Не было и упоминания о часто рассказываемом им в ту пору анекдоте, в котором Сталин предлагает Горькому переименовать роман «Мать» в «Отец». Ответ Сталина сомневающемуся Горькому Теодор, изображавший участников беседы в лицах, представлял слушателям с особым старанием. «А ви папитайтесь, таварищ Горький. Папитка — не питка. Я правильно говорю, товарищ Берия?» (Вот так, опять злорадствует Теодор, среди донских казаков, с которыми он учился, — потомков бывшей опоры царизма — не было ваших глаз.) Единственный документ в деле относится к его письму однокласснице, в котором он предлагал план переустройства Советского Союза — проблема, очень занимавшая его в то время. С одноклассницей вскоре провели воспитательную беседу «где положено», о чем она ему и рассказала при

встрече, а его самого не тронули. Почему? — удивлялся тогда Теодор. Сейчас он находит ответ в этой папке.

— В работу? — спросил курсант Пронин курсанта старшего курса Громочастного (Володя выбрал Теодора для курсовой работы по внутренней безопасности).

— Что он там изучает? — спросил курсант Громочастный.

— Электронику, — ответил курсант Пронин с уважением.

— А эта ваша одноклассница?

— Русскую литературу.

— Тоже из «теодоров»?

— Да.

— Вот ее и берем в работу. А у Теодора какие оценки по электронике?

— В первом семестре было «хорошо», а во втором — «отлично», — сказал Владимир не без зависти.

— Понятно. У него гуманитарно-математический склад ума, а в электронике имеется физическое начало. Вот ему и далось не сразу, но ничего, молодец, преодолел. Не трогать! Пусть изучает электронику.

Курсант Пронин посмотрел на будущего полковника с удивлением и уважением. Он обожал в старшем товарище изощренность ума.

Дальше начинался период трудовой деятельности Теодора. На скорейшем оформлении допуска к совершенно секретным документам настоял лейтенант Громочастный.

— Теперь никуда не денется, никуда не сможет уехать, не просидев на карантине лет пять продавцом билетов в общественной бане, — сказал он, — а на это Теодор не пойдет, кишка тонка.

— Никуда не денется, влюбится и женится, — пропел лейтенант Громочастный, почти не сфальшивив, и рассмеялся, но не самой шутке, а ее избитости.

— Теодор ищет другую работу, — доложил через два года лейтенант Пронин старшему лейтенанту Громочастному.

— Почему?

— Заскучал.

— Чем он занят сейчас?

— Оборонный проект, что-то со стратегическими ракетами морского базирования. Что точно, не знаю, там особист немного не в себе, то ли и от нас скрывает, то ли сам толком не знает.

— Работает Теодор хорошо?

— Начальство им довольно.

— Вот и пусть работает, перекройте ему все выходы. Сколько предприятий в городе могут его заинтересовать?

— Шесть, семь от силы.

— Обзвони все. Предупреди.

— Будет сделано. У нас последняя его фотография — только со студенческой поры. Поэт ни дать ни взять, — хихикнул Пронин, — он эту фотографию охотно девушкам дарил.