Игра в «Мурку»

Теодор поверял историю заключения своему лэптопу. Тишина, в отличие от тюрьмы с ее вздохами и далекими голосами, была в доме такая, что казалось, удары по клавишам компьютерной клавиатуры отзываются ударами молотка в другом доме за садом. Покончив с изложением фактов, Теодор перешел к более тонкой материи — к ощущениям. Нежное чувство благодарности к российскому руководству, добившемуся его освобождения из еврейских застенков, переполняло его. А всегда ли прав он был в своем диссидентстве? Два танкера с нефтью готовы были отдать по низкой цене за его свободу! Сладко заныло у него, а где — он не стал разбираться. В душе, конечно, решил он. А что, если бы один из танкеров даже носил его имя! А другой носил бы имя «СВОБОДА»! Так и сообщили бы о нем в новостях: «Два нефтеналивных танкера „ТЕОДОР“ и „СВОБОДА“ пришвартовались в хайфском порту». Что? Что там примешивается к его чистому чувству? Словно, бывает, стоишь в душевой под струями: и вода, как вчера, и шампунь тот же, но почему кажется, что никак не промывается голова? И вот уже и в четвертый, и в пятый раз превращаешь свою голову в пенный шар, горячее и горячее делаешь воду, а все нет ощущения совершенной свежести, законченного чувства пахучей чистоты. Что это он написал сейчас: «Диссидентство — скрытая, латентная форма стремления стать агентом»? Теодор заглянул к себе в душу и почувствовал признаки возникающего в ней смятения. Когда зародилось в нем это чувство родственности полковнику КГБ (хотя это сейчас не так называется)? А это что означает: словно на гравюре, встал перед ним абрис собора за решеткой. Это как же: я на свободе, а собор за решеткой? А его за что посадили, несчастного? Господи! Что за странный образ мысли, спрашивал себя Теодор, качая головой. Он застонал, в голове его знакомо, но невыносимо мерзко пищало. А тут еще кто-то громоздкий и зыбкий, из душного сна, с расплывчатым серым лицом, занес над Теодором тупое лезвие тяжелого топора. Теодор всхрапнул в бессильной попытке отклонить от топора голову и отогнать от себя невыносимый писк…

Он поднял голову с клавиатуры. Писк прекратился. Исчез и топор, но экран лэптопа был не краше сна:

КККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККККК

Г

ББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББББ+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Он протер глаза быстрее, намного быстрее, чем обычно. Вжал указательным и средним пальцами правой руки серую поверхность клавиши «BACKSPAСE» поглубже в клавиатуру. Теодору показалось, что дело движется недостаточно быстро; он мышью выделил весь текст на экране и нажал «DELETE». Опустил побледневший экран и посмотрел с другой его стороны, нет ли и там чего, но там решительно ничего не было, кроме пыли. Он стер и пыль бумажной салфеткой, подышал на поблескивающую крышку, протер ее другой стороною салфетки, поднял экран в штатное положение, очистил нажатием на «Show desktop» рабочий стол экрана, щелкнул правой клавишей мыши по мусорной корзине Windows и, выбрав из меню строку Empty, на всякий случай привел ее в действие.

Лэптоп глянул на Теодора из своей мрачноватой глянцевочерной оболочки, и словно пошли запираться ворота в американском посольстве на набережной. Только не те, что справа и запираются слева направо, а те, что слева и запираются справа налево, — так поплыла через экран из шабаковского сервера уважительно невысокая, но все же плотно составленная решетка из сомкнутых строем шестиконечных звезд:

Президент Еврейского Государства, не так давно награждавший Теодора шестиконечной золотой звездой, а ныне амнистировавший его за совершенное им без злого умысла преступление, пожелал вновь увидеть Теодора в неофициальной обстановке.

— Ну, извлек урок? — спросил Президент.

— Конечно, извлек, — ответил Теодор.

— Самое главное в жизни — извлекать уроки из того, что ты сделал в прошлом, — сказал Президент.

— Как поживает текстильная фабрика? — спросил Теодор, пользуясь тем, что беседа происходила «бэ арба эйнаим» (беседа в условиях относительной конфиденциальности в Еврейском Государстве), а также чтобы прервать молчание и доставить Президенту приятность.

Президент не подмигнул Теодору по поводу его вопроса, потому что президенты никому никогда не подмигивают. Напротив, лицо Президента стало серьезным, но это был такой вид серьезности, который, может статься, даже кто-нибудь иной, не обладающий проницательностью Теодора, истолковал бы именно как эквивалент дружеского подмигивания.

— У каждого свои секреты, я же не прошу тебя пересказать мне содержание тех самых эротических бесед, — сказал Президент, но в его голосе, как показалось Теодору, была надежда.