Игра в «Потрошителя»

За эти сорок с лишним минут разразилась гроза, яростная, неумолимая; плотные темные тучи были насыщены электричеством, и при белом свете молний согнутые ветром деревья казались призраками. Дважды им приходилось останавливаться — дождь хлестал так, что за ветровым стеклом ничего нельзя было различить; но едва гроза немного стихала, как Миллер продолжал двигаться вперед по скользкой извилистой дороге, по веткам, сломанным бурей, рискуя разбиться вдребезги или поджариться в машине, если ударит молния. Наконец, смирившись с тем, что потерпел поражение от сил природы, он заглушил мотор у обочины, скрестил руки на руле, опустил голову и стал ругательски ругать невезуху крепкими солдатскими словечками; Аттила тем временем со своей розовой подушки глазел на потоп с таким унылым видом, что Индиана расхохоталась. Вскоре смех ее заразил и Миллера, они хохотали без умолку над нелепой ситуацией; хохотали неудержимо, до слез, к вящему недоумению пса, который не видел ничего смешного в том, чтобы сидеть взаперти в машине, когда ты надеялся побегать по лесам.

Потом, когда каждый из двоих остался наедине с воспоминанием о внезапно вспыхнувшей любви, ни один не смог бы решить, чем был вызван этот порыв: ревом ли бури, потрясающей мир, или разделенным смехом, приносящим облегчение, или теснотой в кабине грузовичка, или же это было неизбежно потому, что для обоих настало время. Они взглянули друг на друга, одновременно подняв глаза, и увидели друг друга со всей ясностью, без уловок, как никогда раньше, и она открыла в его взгляде любовь, такую искреннюю, что желание, подавляемое и сублимируемое уже много лет, проснулось в ней.

Индиана знала этого мужчину лучше, чем кто бы то ни было, все его тело вдоль и поперек, от головы до единственной ноги, красноватую, блестящую кожу на культе, крепкие бедра, испещренные шрамами, не очень-то гибкий стан, хребтину, позвонок за позвонком, могучие мышцы спины, груди и плеч, изящные руки, палец за пальцем, крепкую, словно из дерева, шею, всегда напряженный затылок, чувствительные уши, до которых она не дотрагивалась во время массажа, чтобы не доводить Райана до постыдной эрекции; с закрытыми глазами могла распознать запах мыла и пота, текстуру стриженных ежиком волос, тембр голоса; ей нравились его особенные жесты, манера крутить баранку одной рукой, по-мальчишески играть с Аттилой, резать за столом мясо, снимать футболку, пристегивать протез; она знала, что этот человек плачет над мелодрамами в кинотеатре, что его любимое мороженое — фисташковое, что, когда они вместе, он и не смотрит на других женщин, что скучает по солдатской жизни, что душа у него наболела и что он никогда, никогда не жалуется. За время бесчисленных сеансов лечебного массажа она пядь за пядью прощупала это крепкое тело, выглядевшее более молодым, чем это обычно бывает в сорок лет; не раз восхищалась скрытой в нем грубой силой и порой ненароком сравнивала эту откровенную мужественность с хрупкостью Алана Келлера. Ее возлюбленный, стройный, красивый, с его утонченностью, чувствительностью, иронией, был полной противоположностью Райану Миллеру. Но в эту минуту, в кабине грузовичка, Келлера не было, он никогда не существовал, и единственной реальностью для Индианы было неистовое желание, какое пробудил в ней этот мужчина, превратившийся вдруг в незнакомца.

Этим долгим взглядом они сказали друг другу все, что нужно было сказать. Миллер обнял ее одной рукой и привлек к себе, Индиана подняла лицо, и они поцеловались без оглядки, будто не в первый раз, со страстью, которая три года клокотала в нем и которую она уже и не думала когда-нибудь снова познать, довольствуясь зрелой любовью Алана Келлера. В долгих эротических играх с бывшим любовником, который таблетками, приспособлениями, ловкостью компенсировал недостающую силу, она находила удовольствие и развлечение, но не ощущала того горячечного порыва, с которым сейчас цеплялась за Райана Миллера, держалась за него обеими руками, целовала до потери дыхания, удивляясь мягкости его губ, вкусу слюны, податливости языка; торопливо пыталась снять куртку, жилет, блузку, не прерывая поцелуя, и взобраться на него в этой тесноте, когда еще так мешает руль. Возможно, ей бы это и удалось, если бы Аттила не прервал их долгим воплем (пес был оскорблен в лучших чувствах). Миллер и Индиана совершенно о нем забыли. Это немного привело их в чувство, и они на миг разомкнули объятия; нужно было решить, что делать с возмущенным свидетелем, и поскольку никак нельзя было выставить его из машины в такую грозу, само собой напрашивалось наиболее разумное решение: поискать гостиницу.