Игра в правосудие

А потом было занятие на школьном огороде. И, пока миссис Васкес помогала кому-то из учеников пересаживать цветок, Иззи, забравшись на высокий бордюр, огораживающий грядку с цукини, оступился, упал и выбил два передних зуба.

Одри и Эмберли как раз находились рядом. Но если они и были виноваты в чем-то, то исключительно в том, что мысленно могли пожелать своему обидчику вполне заслуженного наказания – навернуться. Но разве такие желания исполняются? Провидение? О нет. Чистейшее совпадение!

На громкий рев Иззи примчалась миссис Васкес, увидела ученика и почти сравнялась по цвету с молодыми цукини, что прятались между огромных листьев. Иззи сидел на выложенной из плиток дорожке, размазывал слезы, подвывал, а из его рта лилась кровь. Вот именно, лилась. Растекалась по губам, по подбородку, и Иззи ее размазывал по всему лицу. От этого начинало казаться, что кровь у него хлещет отовсюду: не только изо рта, но и из носа, из глаз, из каждой поры на коже.

Совсем не удивительно, что миссис Васкес не выдержала подобного зрелища, перепугалась и повела себя не слишком адекватно: плюхнулась на колени перед Иззи, ухватила его за плечи, тряхнула и выкрикнула с отчаянием:

– О боже! Пруитт! Что ты натворил? Как же тебя угораздило? Ты опять куда-то полез?

– Нет! – истошно завопил Иззи, скорее всего, не на шутку перетрусив, решив, что сейчас ему попадет. Вскинул руку и ткнул указательным пальцем в сторону Эмберли: – Это она меня толкнула. Она!

Посмотрев, куда он показывает, миссис Васкес обнаружила сразу двух учениц, но ее выбор почему-то оказался однозначен:

– Мэдисон?

Пруитт старательно закивал, разбрызгивая красновато-бурые капли крови по чистенькому непыльному бетону.

Миссис Васкес немедля отвела его в медкабинет, а потом, пыша негодованием, взялась за Эмберли. Поставила ее перед собой, наклонилась, поинтересовалась строго:

– Это ты толкнула Иззи?

Ну почему Эмберли просто не произнесла «Нет!»? Как Пруитт. Почему решила быть до конца правдивой и честной? И зачем так не вовремя вспомнила про утреннее происшествие?

– Я толкнула, но…

Учительница охнула и слушать дальше не стала.

– Мэдисон, да что ж такое? – запричитала она, наливаясь раздражением. – Разве можно так поступать? Ты хоть понимаешь, что наделала?

– Я не… – во второй раз попыталась объяснить Эмберли.

Она осмотрелась по сторонам, надеясь увидеть Одри и найти в ней поддержку – подруга непременно подтвердит, что она не имеет отношения к выбитым зубам Иззи. Но подруги нигде не оказалось. Эмберли даже разволновалась: а вдруг с ней что-то случилось, пока она растерянно глотает ртом воздух, может, ее тоже куда-то увели и теперь отчитывают?

Поэтому и не договорила. А миссис Васкес и не ждала никаких оправданий.

Вызванный телефонным звонком, в школу явился папаша Пруитт. Высокий, огромный, лохматый, похожий на гризли не только внешне – при виде его становилось так же страшно. Понятно, почему Иззи не захотел признавать, что во всем виноват сам, – словил бы прилюдно крепкую затрещину. И Эмберли оставалась надеяться только на Таню. А с кем еще намерен разговаривать этот медведь? Не с ней же самой?

Таня ввалилась в кабинет директора возбужденная, встрепанная и – Эмберли легко определила – не совсем трезвая. Возможно, остальные этого не заметили, им уже было не до мелочей. Неестественно бледная миссис Васкес суетилась еще больше обычного: слишком боялась последствий, слишком опасалась резонанса этой ситуации, слишком переживала за свою шкуру. И папаша Иззи только подкреплял ее страхи – орал, что всех засудит: и школу, и Васкес в частности, и Таню. Последней непременно придется оплачивать лечение его бедняжки, а заодно и моральный ущерб, нанесенный ранимому отпрыску ее жестокой девчонкой. А если горе-родительница не в состоянии нормально воспитать дочурку, пусть отправит ее в исправительную колонию – там подобным и место!

За Таней, конечно, не заржавело: она не выслушивала его смиренно, не молчала, Мистер Пруитт тоже узнал от нее о себе много «хорошего». Но позже досталось и Эмберли. Ото всех: от папаши Иззи, от матери, от учительницы. И она ничего не могла сказать в свое оправдание – ее просто не слушали! Поэтому Эмберли тоже старалась не слушать, мысленно отгородившись от урагана бьющих в нее возмущенных и злых восклицаний, но они прорывались, хлестали по лицу.

Эмберли едва сдерживалась, чтобы не накрыть голову руками, сжаться, присесть, превратиться в маленькую-премаленькую горошинку, закатиться за стол и спрятаться за его потертой ножкой. Или лучше даже стать невидимкой. А еще она представляла, что сейчас, вот прямо в эту секунду, дверь кабинета откроется, войдет Одри и крикнет: «Отстаньте от Эмберли! Она не виновата!» – и расскажет, как все было на самом деле. Но ничего такого не случалось, и Эмберли уже сама начала верить, что виновата – она ведь и правда желала, чтобы Иззи упал и разбился, – и готовилась вылететь из школы, отправиться в детский дом или в исправительную колонию. И вдруг…