Игра во все руки

— Люди не прощают лжи, — не дал выговориться архангелу Логан. — Люди не прощают обмана. Лишь они достойны остаться на Земле, а не я и не ты. И дело не только в обмане, Игнат. Дело еще и в том, что нет на самом деле грани между Светом и Тьмой, между Добром и Злом. Нет границы, четко разделяющей эти понятия. И ни Свет, ни Тьма не могут существовать отдельно, хоть вы и твердите обратное. Тьма не может одолеть Свет, ибо она тем самым одолеет и себя, потому что ЭТО ОДНО И ТО ЖЕ. Это сейчас, в первые дни войны люди видят разницу между нами, но со временем они прозреют и глянут на всех иных совершенно иначе. Не сквозь навязанную им призму религиозности, а четко и ясно. И тогда ВСЕ сущности будут навсегда прогнаны. Нечисть — она выживет, потому что никогда и не была частью Яугона. Нечисть с самого начала своего существования подразумевалась как часть СРЕДИННОГО МИРА, потому и выживет. А мы все исчезнем.

— Ты сошел с ума, Сатана, и, видимо, уже очень давно, — догадался Игнат.

— Да, — легко согласился Логан, — я сошел с ума давно. Сразу как осознал себя живым после смерти.

— Но ведь это хорошо! Пройти через осознание смерти и затем вновь почувствовать в себе жизнь!

Логан остановился. В его руках уже горел пламенем лиандр. Горел красным.

— Знаешь, почему люди, пережившие клиническую смерть, то есть фактически умершие, но чудом сумевшие вернуться к жизни, более не боятся умереть? Знаешь, почему они так спокойны душой и впредь относятся к смерти не как в величайшему злу или неприятности, а как к самому собой разумеющемуся? — Логан подождал, пока Игнат выскажет свое мнение, но архангел молчал. — Да потому что они не воскресали в Актарсисе! Потому что они узнали, что смерть — это конец. Все, дальше остановок нет… Смерть — это полная аннигиляция разума и души, вернее, не аннигиляция, а растворение в молоке вселенной, в едином океане энергии, где нет и не может быть чего-то отдельного, самостоятельного, где есть лишь одно всеобъемлющее целое, в равной степени могущее называться словом НИЧТО. Они не боятся смерти потому что знают, повторяю, — это конец. Не реинкарнация в Царствии, не переселение души в новорожденного, не прочая мистика, а финал. А кабы они воскресли бы в Актарсисе, но потом вновь вернулись в прежние земные тела, то мучились бы всю свою жизнь осознанием того, что смерть — это не конец, а начало чего-то другого, что где-то ТАМ их ждут.

— Я знаю только одного такого человека — это ты, — возразил Игнат. — Остальные вполне довольны.

— Ну конечно, светлый, ты больше никого и не знаешь. Объясни мне, зачем автоматически стирается память о прошлой жизни у все, кто попадает в Актарсис? Зачем нужно это? Ведь помни мы о прошлом, то всегда могли бы вернуться к близким, к родным, к любимым. Вернуться и жить с ними… Вот! Память стирается не просто так, Игнат. Она стирается специально, чтобы, не помня ничего кроме факта пройденной смерти, астеры считали себя счастливыми. По сути истинное счастье заменяется ложным, иллюзорным.

— Это все пустые слова, Сатана, — усмехнулся Игнат. — Ты всегда был мастером словоблудия.

— Пусть так, — кивнул Логан, усмехнувшись вслед за архангелом. — Думай что хочешь, светлый.

Игнат обнажил уже проявившийся на бедре меч. Противники встали один напротив другого в боевые стойки.

— Знаешь, Игнат, а ведь я в прошлом нашем поединке использовал тебя, — вдруг сказал Логан. — Я ведь рухнул с Небес в Срединный Мир не потому, что испугался тебя или проиграл сражение.

— Интересно, а почему же тогда?

— Я утащил вослед себе недостающую струйку энергии Актарсиса. И твоей — тоже. Сие явилось заключительным аккордом перед началом Слияния.

— Не верю я тебе, Сатана, ты лжешь.

Логан пожал плечами.

— Эх, тебе виднее, светлый…

И они сошлись.

ГЛАВА XXXII

Макси сидела на холодной скале и дрожала. От страха, от холода, он непонятности происходящего, от шокирующей картины… Теперь снег больше не был теплым, сказочным, приятным. Теперь камень скалы не был уютным. Теперь дул ледяной ветер сибирской зимы, снег сковал суставы, жутко хотелось спать… Девушка знала, что в мире людей внезапно напавшая в холод сонливость — вещь опасная. Кажется, приляжешь в сугроб чтобы немного согреться, и тут же уснешь. А во сне придет смерть от переохлаждения.

Макси теперь ведь была смертной. Черт, как же все погано и непонятно!..

В крыльях, которые девушка так и не смога убрать в небытие, жгло от боли. Левое крыло вообще свисало тряпкой, трепыхалось на ветру, порванное и орошенное собственной кровью. Во всем теле будто свинец расплавленный тек, переливался, сжигал органы и кости. Так хреново Макси чувствовала себя лишь в то время, когда долго валялась в темном подвале и не в силах пошевелиться жрала заползающих к ней в открытый рот крыс и тараканов.

Глаза девушки слезились от холодного ветра, губы давно были обветренными. Обхватив руками колени, она тихо покачивалась и что-то напевала. Почти неслышно, ведь силы едва ли остались в ее теле. Если бы кто-то припал к самым губам девушки, то смог бы на пределе слышимости различить-таки слова: