Игра за линией поля

Стоит только содрать последний подарок с капота, как резко выпрямляюсь, а по спине пробегает волна любопытства и нетерпения. Все семь смертных грехов трепещут от предвкушения, когда ныряю в салон и из бардачка вытаскиваю утащенную у Одри тетрадь. Увиденное на парковке настолько потрясло, что о своём подарке я забыл. Утешительный приз, за который и руку на отсечение положить не жалко.

Неужели она ведёт дневник? Если так, то я прочитаю каждую строчку и не умру от стыда. Готов даже усластить этот момент тёплым пледом и горячим какао у окна в библиотеке.

Ни стыда, ни совести. Ничего лишнего.

И то, что вижу внутри, заставляет кресло плавиться под задницей, превратившись в вулканический кратер. Не стоит упоминать, куда извергается лава.

Я тут же завожу двигатель и выезжаю из гаража.

Понятия не имею, плакать или смеяться, переживать или расслабиться, радоваться или страшиться. Я вообще сбит с толку. Стараюсь ухватиться хотя бы за одно из десятка переполняющих ощущений, но ошеломлён и растерян. Это не личный дневник, которому был бы рад. Это какая-то тетрадь проступков и грешков. И я намерен узнать, какого, мать вашу, черта?

Уже спустя небольшой промежуток времени как самый настоящий ублюдок останавливаюсь на двух парковочных местах у кампуса и спешу внутрь.

Моя карта студента явно не будет той, что сменит красный на зелёный на экране турникета, поэтому просто перепрыгиваю его, слыша возмущение, но уже за спиной, потому что взбегаю по лестнице на третий этаж. Пока мужик доберётся до меня – я скорей всего буду видеть десятый сон.

Я стучу, и спустя несколько секунд дверь открывается. На пороге возникает моя Бестия в коротеньких чёрных пижамных шортах, с одного плеча скатилась свободная футболка на которой изображена анти-Белоснежка, потому что (как бы ни хотелось) принцессы Диснея не могут откусывать кроваво-красными губами ядовитое яблоко и показывать средний палец. И да, у их платьев не может быть такой глубокий дразнящий вырез. Если сравнивать грудь принцессы и ту грудь, что прикрыта этой тканью, заверю, второй вариант намного лучше.

Я вижу её очертания. И с удовольствием мог посмотреть, как она изменилась. Полагаю, чувствительность не утеряна, судя по затвердившим бусинкам. Взгляд смело спускается ниже, изучая ноги. Это визитная карточка Одри. Округлые бёдра плавно переходят в подтянутые икры. Загорелые, длинные, изящные – это убийственный нокаут. В конечном счёте утыкаюсь в чёрный лак на ногтях, и дёргаю уголком губ, возвращаясь назад, когда Одри разражается яростью.

– Да ты, черт возьми, издеваешься?! – выкрикивает она.

Да, так и есть.

Иду на личный рекорд. Второй раз за сутки навещаю её. Так и до выполнения годового плана недалеко. Пальцы не нужны, чтобы посчитать, сколько раз я приходил к Одри по собственной инициативе.

– Давай сыграем в игру? – предлагает она, постукивая указательным пальцем по дверному косяку. – Я предоставляю четыре направления, а ты выбираешь, куда направишься. Как тебе идея?

Её янтарные глаза обогащаются зловещими искрами. Сияют ненавистью. Они ярче солнца. Не зря оттенок считается одним из самых красивых, наследуется через сложный состав ДНК.

Я задумчиво скребу подбородок, отвечая на её взгляд полуулыбкой.

– Трудно отказаться, когда ты так любезничаешь.

– Обещаю, тебе понравится.

Я вытаскиваю тетрадь из заднего кармана и качаю ею в воздухе. И тогда глаза Одри вспыхивают по-новому.

– Что это?

Сардонический смех разносится по коридору. Она получает удовольствие от моего ступора так же, как я получаю удовольствие изучая её идеальные ноги. В следующий раз буду более предусмотрительным. Поцелуй, но в этот момент её ноги будут обнимать меня за талию, удерживая на самом близком из возможных расстояний.

– Тетрадь смерти.

Я вопросительно вскидываю бровь.

– Не объяснишь?

– Да легко, – отмахивается Одри и забирает тетрадь из моих рук.

Она открывает её и водит пальцем по листу, приступая к чтению:

– Второе сентября. Трэвис наступил на мои любимые туфли и сказал, что я сама виновата. Месть: посмотрела на него с отвращением. Девятое сентября. Трэвис спросил при родителях, как я погуляла с Остином. Месть: спросила, как много они выпили вчерашним вечером.

Я выхватываю тетрадь из её рук и с трудом могу поверить, что она всё это записывала. Но она, мать вашу, записывала! Чёрным по белому!

Дата. Обида. Месть.

Начинаю листать и вижу только одно имя – своё имя. Это моя личная тетрадь смерти. К слову, я понял это чуть раньше. Когда пролистал в машине, но не знал, что у неё есть название. Сейчас делаю это лишь для того, чтобы ещё раз убедиться: у меня не поехала крыша.

К собственному удивлению, начинаю смеяться. Громко и сильно.

– Твою мать, да ты прикалываешься!

Кажется, я не смеялся так очень давно.

Уже через минуту перестаю.

Несколько восклицательных знаков в столбике мести мне совсем не нравятся.

Я возвращаюсь к дате: третье июля. Трэвис сказал, что я не в его вкусе. И никакой мести, кроме красных восклицательных знаков. О, они ещё и подчеркнуты двумя жирными линиями.

– Что они значат? – спрашиваю я, обращаясь к Одри.