Игры и люди

удовольствие от тайны, притворства, переоблачения;

удовольствие испытывать страх или внушать его другим;

стремление к повтору, к симметрии или же, напротив, радость импровизировать, выдумывать, бесконечно варьировать решения;

радость от выяснения тайн, разгадывания загадок;

удовлетворение, доставляемое любым комбинаторным искусством;

желание испытать себя, соревнуясь в силе, ловкости, скорости, выносливости, устойчивости, изобретательности; разработка правил и кодексов, обязанность соблюдать их, соблазн их обойти;

наконец, опьянение и упоение, стремление к экстазу, желание пережить сладостную панику.

Почти все эти настроения или побуждения, часто совместимые друг с другом, обнаруживаются и в маргинальном и абстрактном мире игры, и в мире социальной жизни, где поступки обычно влекут за собой полновесный результат. Однако в первом и втором случае эти настроения неодинаково необходимы, играют неодинаковую роль, пользуются неодинаковым доверием.

Кроме того, между ними невозможно соблюдать равновесие. В значительной части они взаимно исключают друг друга. Там, где в чести какие-то одни из них, обязательно отвергаются другие. Люди то подчиняются законникам, то прислушиваются к безумцам; полагаются то на расчет, то на вдохновение; уважают то силу, то дипломатию; отдают предпочтение заслугам или опыту, мудрости или какому-то непроверяемому (а значит, неоспоримому) знанию, исходящему, как полагают, от богов. Так в каждой культуре происходит неявное, неточное, неполное распределение ценностей на те, за которыми признают социальную эффективность, и на все остальные. При этом последние развиваются в оставляемых им периферийных областях, среди которых важное место занимает область игры. Поэтому можно задаться вопросом, нет ли соотношения между различиями культур, особенными чертами, придающими каждой из них ее оригинальный склад, – и природой некоторых игр, которые в данной культуре процветают, а в других не пользуются такой популярностью.

Само собой разумеется, что пытаться описать культуру через одни лишь ее игры было бы очень смело и, вероятно, чревато ошибками. В самом деле, каждая культура одновременно знает и практикует большое количество игр разных видов. А главное, невозможно без предварительного анализа решить, какие из них согласуются с институциональными ценностями, подтверждают их, усиливают, а какие, наоборот, противоречат им, ниспровергают их, то есть служат в данном обществе фактором компенсации, предохранительным клапаном. Например, ясно, что в классической Греции игры на стадионе иллюстрировали собой идеал полиса и способствовали его осуществлению, тогда как во многих современных государствах национальные лотереи или тотализатор на скачках идут наперекор провозглашаемому идеалу; тем не менее они выполняют существенную, возможно даже необходимую роль, именно постольку, поскольку создают алеаторный противовес тем вознаграждениям, которые в принципе должны приносить только труд и личная заслуга.

Как бы то ни было, поскольку игра занимает особую область, содержание которой изменчиво и порой даже взаимозаменимо с содержанием обычной жизни, важно было прежде всего как можно точнее определить специфические черты этого занятия, которое считается детским, но во многих своих формах привлекает и взрослых. Такова была моя первая задача.

Вместе с тем пришлось констатировать, что, когда взрослый предается этой якобы потехе, она поглощает его не менее, чем профессиональная деятельность. Часто она интересует его даже больше. Иной раз она требует от него большей затраты энергии, ловкости, ума или внимания. Эта свобода, интенсивность игры и то, что утверждаемая ею деятельность разворачивается в отдельном, идеальном мире, защищенном от непоправимых последствий, – на мой взгляд, объясняют культурную плодовитость игр и позволяют понять, каким образом в выборе игр нам частично раскрываются лицо, стиль и ценности каждого общества.