Игры на свежем воздухе

– Так в милиции вы всё же как оказались? – не дал Пётр Алексеевич уйти собеседнику от ответа.

– Ня взяли меня, и тогда я пошёл через райком партии, потому что там мой учитель по русскому и литературе был заворготделом. – Пал Палыч поднял вверх указательный палец. – Прихожу в райком к учителю: так, мол, и так – ня берут. А он говорит: «Паша, иди – партия прикажет, милиция ответит: есть!» Так я пришёл в милицию. – Пал Палыч подумал и повторил для доходчивости: – Потому что чувствовал, что сельское хозяйство разваливается. А за город я ня мог представить, что там будет. Чуял только – бяда. А где бяда, там без милиции – никак. Чутьём брал, как добрый пёс. Тогда жил по этим подсказкам и сейчас чутьём живу.

Забросив Пал Палыча в Новоржев, таврённый классиком как самый никудышный городишко, Пётр Алексеевич проехался по лавкам. Жизнь в городе как будто замерла: открыты только продуктовые, прочие заведения – на замке, прохожих – перечесть по головам. На дверях магазинов объявления: просьба надевать маски и перчатки. И действительно, на улицах и в «Магните» почти все в масках.

Пётр Алексеевич обследовал в «Магните» полки. Как водится, первой жертвой эпидемии пала гречка.

– Иной раз смотрю на себя, – Пётр Алексеевич учтиво придвинул к Пал Палычу на скорую руку нарезанный салат из помидоров с луком, – перебираю жизнь, словно бобы лущу, и вижу, что часто совершал поступки и говорил слова не по велению совести и чести, а просто красуясь перед людьми. Иногда и перед воображаемыми… Представляете – перед воображаемыми! – Пётр Алексеевич наполнил рюмки.

– Да таких, как вы, Пётр Ляксеич, – насадил Пал Палыч на вилку кружок колбасы, – нравственных и честных, у нас днём с огнём ня сыскать.

– Тавтология, – машинально оценил любезность гостя Пётр Алексеевич и поднял рюмку. – Вот сейчас исповедуюсь, а внутри прислушиваюсь: не красуюсь ли снова?

– Что за тавтология? – пропустив откровения Петра Алексеевича мимо ушей, спросил Пал Палыч. – С чем едят?

– Ничего особенного. Просто нравственный и честный – вроде как одно и то же.

Пал Палыч на миг задумался.

– Это вы, Пётр Ляксеич, зря. Бывает и ня так. Тамару помните? Которая на заправке? С рыжим волосом?

Пётр Алексеевич тут же вспомнил впечатлившую его сегодня кассиршу на АЗС. Он расплачивался за бензин, их взгляды встретились, и это было так, как будто они поцеловались, – довольно чувственно, но незаметно для других.

– Так она – гадючка первостатейная. – Пал Палыч вслед за Петром Алексеевичем осушил рюмку. – Ня какая-то блядушка вавилонская, хотя ня без того, а берите выше – стерва. Нравственности никакой. Но стерва честная, у ней на лбу прямо написано: сгублю.

Ещё раз вызвав в памяти образ подтянутой, крашеной в медный цвет, остроносой, с мягкими губами, похожей на милого, но слегка потрёпанного птенчика, женщины за стойкой автозаправки, Пётр Алексеевич осознал, что не настолько ещё вжился в здешний мир, чтобы читать письмена на лбах. Он видел в Тамаре чуть поблекшую уездную красотку с живым и даже, пожалуй, озорным взглядом – вот и всё. «Хрен что поймёшь в человеке, – подумал Пётр Алексеевич, – пока не определишь его главенствующие побуждения».