Игры Немезиды (ЛП)

Она колебалась. Руки чесались от желания найти способ наложить лапу на вакуумный костюм, но что-то в глубине сознания шепнуло ей: «если они подумают, что ты жива, они придут за тобой». Гнев и неуверенность сделали плоским и исказили лицо Филипа. Цин уже думал, что она склонна к самоубийству. Вот зачем он прислал Филипа.

Ее живот налился тяжестью полости до того, как она поняла почему. Если Филип думает так же, если когда она исчезнет, ее сын придет к Марко и засвидетельствует ее суицидальные наклонности, то им будет проще в это поверить. Они могут даже не проверить, не пропал ли костюм.

— Ты хочешь говорить здесь, в коридоре? — сказала она, вяло шевеля губами, еле открывая рот. — Я знаю одно милое местечко неподалеку. Не особо просторное, но хоть немного уединенное.

Филип коротко кивнул, и Наоми пошла по коридору, Сарта и Филип следом за ней. Она про себя репетировала свою роль. «Я так устала, все чего я хочу — это чтобы все кончилось», и «что бы я ни делала с собой, это не твоя вина», и «я больше этого не вынесу». Была тысяча способов убедить его в том, что она хочет умереть. Но тем временем тяжесть в ее кишках подросла и устроилась основательней. Это было жестокое и холодное манипулирование. Это было ее собственное дитя, ребенок, которого она потеряла, и она собиралась его использовать. Лгать ему настолько хорошо, насколько надо, чтобы то, что он расскажет Марко, было неотличимо от правды. Чтобы когда она спрячется на «Чецемоке», они предположили бы, что она себя убила, и не пошли бы за ней. Хотя бы до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Она могла это сделать. И не могла это сделать. И могла.

В каюте она села на амортизатор, подогнув по себя ноги. Он прислонился к стене, плотно сжав губы, задрав подбородок. Она задумалась, о чем думает он. Чего он хочет, боится, любит. Она подумала, спрашивал ли кто-нибудь когда-нибудь его об этом.

«Я больше этого не вынесу», подумала она. «Просто скажи ему: я больше этого не вынесу».

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— С чего мне не быть в порядке?

— Я не знаю, — ответила она. — Я беспокоюсь за тебя.

— Не настолько, чтобы не смочь предать меня, — сказал он, и узел развязался. Да, если она солжет ему, то это и будет предательство, и после всех ее неудач она никогда так не поступит. Она могла. Могла сделать это. Дело не в том, что она была не в силах решиться на это; она просто выбрала так не делать.

— Ты о предупреждении, которое я отправила?

— Я посвятил свою жизнь Поясу, освобождению астеров. И после того, как мы сделали все, чтобы обеспечить тебе безопасность, ты плюешь нам в лицо. Своего земного бойфренда ты любишь настолько больше, чем свое собственное племя? Это так?

Наоми кивнула. На слух это воспринималось как вещи, для которых Марко был слишком безупречен, чтобы высказать их вслух. Тут за словами было настоящее чувство, чего она никогда не слышала от Марко. Может, там никогда и не было чувств. Филип впитал все черты его отца, но только там, где душа Марко была спрятана и недостижима в глубине кисты эгоцентризма, Филип был все еще сырым и податливым. Боль от того, что она не просто бросила его, но бросила его ради парня с Земли, горела в его глазах. И «предательство» — это было еще слабо сказано.

— Моё собственное племя, — сказала она. — Дай я тебе расскажу о своем племени. Мы имеем две стороны, но они не являются внутренними и внешними планетами или Поясниками и Другими. Это не так. Эти стороны — люди кто хочет больше насилия и те, что хочет меньше и неважно какие примеры ты приведёшь, в них найдёшь общее сходство.

— Я была слишком резка с тобой в день сброса камней, но сказала именно то, что думаю. Твой отец и я сейчас и всегда были по разные стороны и мы никогда не помиримся, но я думаю у тебя всё равно ещё есть выбор, на какую сторону ты встанешь. Даже сейчас, когда казалось бы тобой сделаны непростительные поступки, ты можешь выбирать, что это для тебя значит.

— Всё это дерьмо, — сказал он. — Ты дерьмо. Ты просто вонючая земная шлюха и была ею всегда. Ты попутчица в компании, ищущая поспать и твой путь, это место в постели с любым, кто покажется тебе важным. Ты ничто!

Она сложила руки. Все, что он сказал, было настолько неверно, что даже не жалило. Похоже, он назвал ее терьером. Все, о чем она могла думать: это последние слова, которые ты сказал своей матери. Ты будешь жалеть о них всю оставшуюся жизнь.

Филип повернулся, открыл дверь.

— Ты заслуживаешь лучших родителей, — сказала она, когда дверь закрылась за ним. Она не знала, услышал ли он.

Глава 40: Амос