Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера. 1943-1944

В конце концов, по утверждению Риттера, в расследовании Кальтенбруннера приняло участие более четырех тысяч следователей и прочих должностных лиц, и при этом было арестовано около семи тысяч человек. Основная часть этой гигантской работы была выполнена в течение восьми недель после 20 июля. Следователи трудились день и ночь. Когда же расследование заговора против Гитлера, углубляясь и расширяясь, затронуло уже события 1938 года, это так потрясло фюрера, что он запретил представление в суд документальных свидетельств, среди которых были бумаги Бека и Канариса, найденные в Цоссене, без специальной санкции, и процессы были несколько задержаны.

Риттер объясняет и защищает вовлечение Герделером такого большого числа людей в заговор не только стратегией, направленной на затягивание любых итоговых акций Гитлера, но и идеалистической попыткой наглядно продемонстрировать степень ненависти к фюреру, существовавшей во всех сферах жизни Германии – в академических, официальных, экономических и политических кругах, в церкви и вооруженных силах. Очевидно, Герделер непоколебимо верил, что каждый гражданин в столь решающий для страны момент обязан открыто выйти вперед и заявить о своих убеждениях, а не прятаться в тени, пока другие становятся мучениками идей, которые должны разделить все здравомыслящие люди. Кальтенбруннер откликнулся на такой подход и делал свои донесения фюреру как можно более подробными, чтобы во всех деталях продемонстрировать Гитлеру размах заговора против него[59]. Пока Кальтенбруннер и его аппарат день и ночь допрашивали заговорщиков, анализировали информацию и писали донесения, Герделер, оставаясь в тюрьме, принялся излагать свои мысли на бумаге, по окончании отдавая свои признания следователям.

Он предстал перед судом только 7–8 сентября, где столкнулся с прямыми оскорблениями Фрейслера в адрес Хасселя и Лейшнера. В отличие от них Герделер, хотя ему и был вынесен смертный приговор, не был казнен до следующего года. Гестапо не могло позволить себе разбрасываться такими ценными свидетелями.

Хассель некоторое время провел в концентрационном лагере Равенсбрюк, где его видела Пуппи Сарре. Она отметила его невозмутимость и уверенные манеры, которые не смогли не впечатлить даже эсэсовских охранников. Его жизнь в лагере, по словам его сына Вульфа, который не оставлял попыток облегчить судьбу отца, была терпимой. Но 15 августа он был снова доставлен в Берлин, и начались допросы в гестапо. Оставшееся время Хассель посвятил написанию воспоминаний о своем детстве и писем, если ему позволяли. «Тюремная камера, – утверждал он, – хорошее место, чтобы начать мемуары. Видишь свою жизнь и себя самого избавленным от всяческих иллюзий».

3

Руководитель Народной судебной палаты Роланд Фрейслер превзошел даже знаменитого судью XVII века Джефриса[60]

, устроив новые «кровавые ассизы», закончившиеся обвинением заговорщиков без соблюдения должных юридических процедур. Гитлер называл Фрейслера «наш Вышинский».

Гиммлер был убежден, что судебные процессы должны стать публичной демонстрацией судьбы, которая ожидает каждого, осмелившегося пойти против режима. Фрейслер, председательствовавший вместе с генералом Германом Рейнеке, руководителем штаба национал-социалистического руководства ОКВ, который постоянно находился рядом с ним, знал, что должен смешать заговорщиков с грязью[61]. Геббельс организовал, чтобы велась киносъемка и звукозапись первого процесса 7–8 августа, на котором среди других обвиняемых должны были выступать Вицлебен, Гепнер, Штифф, Хазе и Петер Йорк[62]. Суд должен был стать проявлением мести нацистов, осуществляемой под личиной народного правосудия, генералам, которых они ненавидели.

Гитлер также назначил членов суда чести в составе Кейтеля, Рундштедта и Гудериана, чтобы уволить из армии всех офицеров, имеющих хотя бы отдаленное отношение к путчу. Поэтому их судили как граждан, навлекших позор на свой мундир.