Икона и крест

Когда мы оказались в доме ее родителей, Зоула прошлась по шкафчикам и встала к плите. Я швырнул дневник на большой фермерский стол и отправился побродить. Дом был большим, уютным и старым. Окна смотрели в ухоженный сад, прямо за которым я увидел виноградник – дар глобального потепления. В коридоре тихонько тикали напольные часы. Они показывали самое начало десятого, а чувствовал я себя так, словно было четыре утра. Вернувшись на кухню, я занялся поисками растворимого кофе.

– Итак… – сказала Зоула.

Мы только что закончили завтрак, состоявший из бекона, яиц и мягких кукурузных хлопьев. Перед нами стояло по третьей за утро кружке кофе.

– Итак. Огилви вернулся в каюту Хэрриота. Он хотел выяснить, что прятал Мармадьюк в своем тайнике.

– Ему что, жить надоело?!

– Что ты предпочитаешь – узнать, что он нашел, или возобновить прерванный сон?

Она зевнула.

– Позже. Мы на дистанции, ты не забыл?

ГЛАВА 18

«Когда-нибудь мое любопытство приведет меня на виселицу. Уже покидая каюту мистера Хэрриота, чуть живой от страха, я знал: мне придется выяснить, что скрывается за потайной задвижкой. „Что там? Что это за вещь, которую ото всех прячут? Почему она так важна?“ – нашептывал мне в ухо сам Сатана.

Следующие два дня я провел в обычных делах: производил полдневную обсервацию, определял положение звезд, прислуживал за столом джентльменам, стирал их простыни и одежду, присматривал за несколькими курами и козами… Я бегал день и ночь, так что был защищен от поползновений со стороны мистера Солтера, чья нелюбовь ко мне выражалась теперь лишь в пронизывающих взглядах, которые он время от времени бросал. Можно было, конечно, одарить его нахальной улыбкой или сказать что-нибудь эдакое, но я решил воздержаться. Зачем дразнить медведя? Однажды клетку могут оставить открытой…

Разумеется, каждый вечер я проводил рядом с Мантео и всеми остальными, однако наедине мы не оставались ни разу. Я не единожды встречался с ним в коридоре и на камбузе. Однажды я стоял, склонившись на фальшборт, и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, Повернувшись, я увидел Мантео, который сидел скрестив ноги, словно индийский Будда, и бесстрастно меня рассматривал. Я понимал, что достаточно одного его слова – и меня повесят. Все равно, по мере того как проходил испуг, решимость совершить еще один набег на каюту мистера Хэрриота только возрастала. Мне неодолимо хотелось отодвинуть загородку и узнать скрытую за ней тайну. Это любопытство было то ли болезнью, то ли даром Сатаны.

Второе преступление на почве любопытства я совершил спустя три дня после того, как чуть не попался за первое. Четверо моряков умерло от чумы, и на тот корабль было отправлено трое с „Тигра“. Среди них оказались мой саутворкский приятель Майкл, Хангер и какой-то незнакомый мне матрос. Вместо того чтобы спускать шлюпку, между кораблями натянули веревку, а потом моряки по очереди надевали страховку и, перебирая руками, отправлялись на тот корабль. Хотя море было спокойным, веревка то натягивалась, то провисала, и человека то подбрасывало в воздух, то окунало в воду – к вящей радости зрителей. На протяжении всего мероприятия музыканты играли всякие бравурные мелодии. Капитан, Рауз, Хэрриот, Сент-Клер, Кендалл и остальные джентльмены собрались на корме. Время было самое подходящее.

Вниз по лестнице – за это меня никто не повесит.

По коридору к корме: по-прежнему никого. Раздавались лишь сотни стонов самого „Тигра“. Привлеченные зрелищем, все поднялись на палубу.

Я стучу, вхожу в каюту и закрываю за собой дверь. Заслонка в переборке плавно отъезжает в сторону.

Там стоит несколько склянок, в одной из которых хранятся высушенные зеленые насекомые (странно!), в другой – черные скукожившиеся листья, а в остальных – какие-то белые порошки. Я разворачиваю ткань. Меня бьет дрожь, я изо всех сил прислушиваюсь, не слышно ли чего за скрипами корабля. И вот что я вижу.

Три доски. Центральная – около фута в высоту и девять дюймов в ширину. Две другие соединены с ней деревянными петлями так, что они могут лечь поверх нее или раскрыться, выстроившись в ряд. В центральную доску вделан прямоугольный кусок какого-то растрескавшегося сучковатого дерева. Его окружает широкая серебряная полоса, а в ней, словно изюм в пудинге, разбросаны бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды и желтые камни, название которых мне не известно.

На левой доске изображение: женщина с большими, как у коровы, глазами, с неимоверно длинным тонким носом, крошечным ртом и заостренным подбородком. Видно лишь ее лицо – волосы, уши, шею и тело закрывает черный платок. На груди женщины покоится младенец, прижимающийся щекой к ее щеке и завернутый в длинное покрывало. У него длинные вьющиеся волосы и крошечные ручки и ступни. Вокруг их голов – нимбы. Еще там была надпись, подобных которой я до сих пор не встречал. Все это на кроваво-красном фоне.

На правой доске картина вполне знакомая: Иисус на кресте, черное солнце на штормовом небе, у ног Спасителя плачут женщины, а мужчины отводят глаза и воздевают руки, словно хотят загородиться от этого зрелища.