Имени такого-то

– Видите, – очень вежливо сказал Гороновский, – доктору Минбаху кажется – выше. Доктор Минбах у нас большой специалист, доктору Минбаху как не поверить. Вот пусть доктор Минбах и ампутирует до самого бедра, зачем доктору Минбаху рентген, доктору Минбаху рентген не нужен.

Минбах тут же испугался и что-то заблеял. Гороновский сжалился над ним, послал его привести Синайского и захватить кого-то из нянечек, переключил свое внимание на руку, но больные пальцы трогать не стал, а принялся нежно, ласково сгибать и разгибать бледный мизинец. Что-то хрустнуло. Гороновский замер на секунду, продолжил. Вошедший Синайский стал светить Касимову в замершие темные глаза, юная нянечка, новенькая, месяц как пришедшая, фамилию которой Райсс все не могла запомнить, хотя теперь нянечек было наперечет, стояла смирно, сложив руки на животе.

– Возьмите стул и смотрите за ним, – бросил нянечке Гороновский. – Начнет шевелиться немножко – идите за мной или доктором Минбахом, одеяла не трогайте, знаю я вас, наподтыкаете еще. Сразу идите, мы во второй половине будем, в том флигеле, где госпиталь, – в той столовой, не в этой, – а потом в хирургическом остром на обходе. Часы у вас есть?

Крошечная нянечка спокойно кивнула. «Надо запомнить ее», – подумала Райсс.

– Через пятнадцать минут начнете носить кипяток и менять воду в грелках. Не ошпарьтесь, вас ошпаренной не хватало. Если через полчаса не начнет шевелиться – все равно идите, найдите меня. Пульс считать умеете? Секундная стрелка есть? На шее считать умеете?

Нянечка кивнула.

– Покажите на мне, – потребовал Гороновский.

Она показала, привстав на цыпочки и взяв огромного Гороновского пальчиками за горло. Гороновский хмыкнул.

– Откуда умеете?

– Гимнастка, – спокойно сказала нянечка.

Гороновский посмотрел на нее с интересом и спросил:

– На лыжах ходите?

– Двадцать километров, – сказала нянечка.

Гороновский отвернулся.

– К ноге, руке не прикасаться, – сказал он. – Начнет стонать – идти за мной. Начнет шевелиться – идти за мной. Грелки класть строго на те же места. Вопросы есть у вас?

– Что будет в мое отсутствие? – спросила нянечка. – До того флигеля далеко.

– Умная девочка, хороший вопрос, – сказал Гороновский довольно и повернулся к Райсс: – Двоих смогут выделить?

– Думаю, нет, – сказала Райсс, – обед через три минуты.

– Каша из пряников, компот из пряников, на десерт пря-а-а-аники, – протянул Гороновский. – Будете колесом туда-сюда, гимнастка, – глянул на женские часики, которые принес ему в ту ночь с рынка жучара-Сидоров, и пошел прочь.

Райсс нагнала его в коридоре и сказала быстро:

– Мне кажется, лиса ранена.

– Это она вам пожаловалась? – хмыкнул Гороновский.

Райсс поспешила за ним, подволакивая тяжелые большеватые сапоги, которые достал ей в сентябре подлый Потоцкий, снова догнала и сказала:

– Осмотрите ее.

Гороновский быстро шел и молчал. Потом сказал:

– На наркоз не рассчитывайте.

Она хотела ответить, но тут им в спины крикнул детский голос:

– Он трещит!

– Это суставы, – не оборачиваясь, крикнул Гороновский и ускорил шаг, и шедшего им навстречу Сидорова с какими-то процедурными бумажками попытался обогнуть, но нянечка настойчиво повторила:

– Он трещит! Изо рта. Идите сюда, пожалуйста!

– Гортань перекрылась, что ли, – раздраженно сказал Гороновский и побежал назад, и Райсс побежала, и потрусил следом с утра охотившийся на Гороновского Сидоров, но когда они вбежали в процедурную, стало ясно, что дело не в гортани, хотя лицо Касимова посинело и рот был разинут так, словно верхняя часть лица собиралась отделиться от нижней: звук был странно знакомый, мирный, негромкий, и Райсс вдруг поняла, что это за звук. Гороновский ощупал пациенту горло, заглянул в рот и вдруг отшатнулся: в глаза ему ударил широкий луч света, и стало видно, сколько в воздухе мелкой бетонной пыли. Нянечка задрала голову и шумно вдохнула: на потолке, в сильно скошенном, задевающем люстру кадре очень быстро, рывками, двигались какие-то фигуры: серые шинели, черные кресты, орлы на фуражках. Черные машины въезжали под липы; гремело железо.

– Это мы, – выдохнула Райсс. – Это к нам.

– Помолчите, – сказал Гороновский. – Строения не наши. Тихо. Табличка.