Имя рек. 40 причин поспорить о главном

Эти две России не пересекались почти никогда. Из первой во вторую попадали крайне редко, из второй в первую не попадали никогда.

Все ельцинские времена самая прогрессивная молодёжь в гробу видела – и в прямом, и в переносном смысле – мужиков с их обанкротившимися колхозами, скучные проблемы деревень, остановившиеся заводы, грязных рабочих, сиволапое офицерьё.

В начале девяностых в России беспризорных было больше, чем после Гражданской войны.

К финалу девяностых выяснилось, что Россия занимает первое место в мире по торговле человеческими органами.

Во второй половине девяностых я работал в ОМОНе, и видел внутреннюю статистику органов правопорядка: преступность за десять лет выросла в шесть раз. В шесть раз больше стали грабить, убивать, насиловать, воровать.

В ответ буржуазия твердила одно: безработица, наркомания, нищета – всё это родом из Советского Союза, мы тут ни при чём.

Врали, конечно же. Но многие им верили: новая буржуазия врала блистательно, с упоением. Никто и подумать не мог, что можно так врать.

Если б десятая, а то и сотая доля того, что творилось тогда, была явлена сегодня – нечеловеческий вопль стоял бы.

Однако в конце девяностых, когда, уволившись из ОМОНа, я водил по улицам российских городов краснознамённые колонны молодых обозлённых «леваков», – все эти борзые молодые люди из столичных сияющих авто смотрели на нас, смеясь.

Знакомые мои из числа новейшей буржуазии вглядывались в меня расширенными глазами и по несколько раз переспрашивали: «Нет, ты это серьёзно?».

С чистейшим презрением брали у меня интервью барышни с центральных каналов, брезгливо, как прокажённому, протягивая мне микрофон. Я зачарованно смотрел на их безупречный маникюр, и с трудом удерживался, чтоб не укусить очередную тварь за руку – дабы соответствовать её представлениям обо мне.

В их лицах читалось: о, какие вы закомплексованные, мелкие ничтожества – со всеми вашими знамёнами, со всей вашей галиматьёй по поводу обнищавшей России. Работать надо, юноши, изживать свои комплексы.

Ныне та, запомнившаяся мне, в изящной шубке, пухлогубая телеведущая – плачет о нищем народе, о крышах в рязанских деревнях, о дорогах в сибирской тайге, о сыре и лососине, исчезнувших со стола российского пенсионера. Все девяностые сыр и лососину ели, а тут на́ тебе.

Сигналившие нам из дорогих машин мажоры, заработавшие чемоданы денег на выборах всех уровней политтехнологи, прочие фигляры и профессиональные прощелыги, – теперь ходят на митинги и требуют революции, переворота, майдана.

А в промежутках посещают «Ельцин-центр».

Потому что при дедушке всё было хорошо, не то, что нынче.

Тогда Россия не воевала… хотя, может, и воевала, но как-то не так противно, как сегодня.

Тогда Россия не бедовала… хотя, может, и бедовала, но как-то не так горестно, как сегодня.

Тогда была свобода слова… хотя, может, она предназначалась не для всех, – зато лучшие люди могли ей пользоваться круглосуточно и в собственное удовольствие.

Тогда, самое главное, была надежда, что весь этот «совок», всё это «крепостное сознание», все эти милитаристские аппендиксы больного народа, – поправимы, отделимы, операбельны.

Подай скальпель, Егор. Держи тесак, Боря. Принеси топор, Алик.

Правильно делаем, Борис Николаевич?

Пра-ально, дети. Пилите нахер.

Кишки на полу, кровища на стене, – весело.

Можно красным липким пальцем на той стене вывести: «СССР сдох».

Красиво же?

Ныне настали дни, когда выросла одна молодёжь и молодёжь другая.

Ей уже по тридцать, этой молодёжи, а то и по сорок пять.

Первые – отвоевали и не навоевались: оттого, что чувства победы всё ещё нет.

Вторые – налакомились, но не наелись, почувствовали вкус власти и власть подрастеряли.

Они ещё сойдутся лоб в лоб.

Хотя, признаться, в честном поединке шансов у тех, что выросли на бесконечных пати и в pr-агентствах, – несравненно меньше.

Ну, так они и не собираются честные поединки проводить.

Задача первых – в очередной раз «развести» эту тупую массу, этот окостеневший народ, это тонконогое юношество, и впарить «этой стране» правильное, цивилизованное будущее.

Глядя на «Ельцин-центр», я почему-то представляю, как все эти люди – короли дискурса, предводители трендов, принцессы стиля, нефтяные принцы, глянцевые журналисты – однажды соберутся там.

Вокруг будут размахивать своими хоругвями, красными и белыми знамёнами морлоки и прочая левиафанистая сволочь, а наша блистательная буржуазия, как в старые добрые времена, начнёт свой сияющий корпоратив.

Хорошо, что есть такое место, где все они могут сойтись.

Надо бы заготовить длинные гвозди, крепкие доски – и забить все окна. Чтоб они нас не слышали и не видели. Чтоб мы не портили им настроение.

Папа, папа, а кто там живёт в этом доме?

Демоны, сынок.

У них там весело!

О, да, а как иначе.

У них там бал!

О, е. Бал.

Плохой русский, стыдись

Вспомнилось, как в последнюю четверть века мы смотрели американское кино.

Мы всегда болели за американцев, да ведь?