Имя твое

– И напрасно, товарищ Лутаков, любой партийный деятель такого ранга, как ваш, обязан уметь это делать…

Видя, что Лутаков с трудом сдерживается, Брюханов засмеялся.

– Товарищи, товарищи, так не годится, – сказал он. – Вы говорите совершенно не по существу.

– А я считаю – именно по существу. – Чубарев рассерженно не отрывал от Лутакова глаз. – Только уязвленное самолюбие товарища Лутакова дало делу такой оборот.

Лутаков встал, не глядя ни на кого, прошелся по кабинету; Брюханов, по-прежнему не зная истинной сути конфликта, видел, что Лутаков, стараясь сдержаться, ломает себя, а Чубарев все время стремится повернуть разговор так, чтобы ему, Брюханову, стала ясна причина их разногласия.

– Поймите же, Олег Максимович, – почти дружелюбно сказал Лутаков, – вы нарушаете самые элементарные государственные, я подчеркиваю – го-су-дар-ствен-ны-е, установки и нормы. Поймите, областной комитет партии не будет закрывать глаза на ваше самоуправство.

– Есть законы и законы. – Чубарев тоже ослабил напор, беря себя в руки. – Я ведь только добиваюсь большой пользы делу, а следовательно, и государству. Мне необходимо поднять уровень своего инженерно-технического состава, и я договорился с ректором своего же заводского института прогнать по урезанной программе…

– Урезанной наполовину, Олег Максимович, – уже совершенно спокойно и вежливо уточнил Лутаков.

– Пусть наполовину, – согласился Чубарев, – Но что же мне остается делать, если необходимо подтянуть уровень знаний многих инженеров? Зачем же цепляться за форму?

– Можно ведь было изучить вопрос в областном комитете партии, затем запустить его в верха. Есть же определенная этика, Олег Максимович!

– Вот-вот! Это меня и восхищает! Сколько же на это времени уйдет? Двадцать лет для нас вполне терпимый срок? А вы отлично знаете, что я выпускаю не мыльные пузыри, как некоторые. Даже месяц запоздания может обернуться для страны тяжкими последствиями. Ну хорошо, осудили вы директора, мне не привыкать, я могу обклеить твоими выговорами ваш кабинет. – Чубарев прищурился на добротно обитые дубовыми панелями стены. – Но эта дикая комиссия, которая лихорадит весь заводской цикл…

– Но вы же действительно дали за эту вашу фантастическую затею почти полтора десятка квартир? Это ведь фактически подкуп, – не остался в долгу Лутаков.

– Ну уж, извините, молодой человек! – шумно запротестовал Чубарев. – Квартиры распределял профсоюз, как и положено, разумеется, несколько квартир дали, чтобы привлечь талантливых, творчески мыслящих преподавателей, профессуру из других институтов. Если вы эту свою комиссию не угомоните, Степан Антонович…

– То что? – выжидательно остановился Лутаков.

– Вон Тихон Иванович, – беспечно махнул рукой Чубарев, – подтвердит, такую волну подниму, до Тихого океана докатится…

– Олег Максимович, Олег Максимович, не горячитесь. – Лутаков вернулся к столу чуть поспешнее, чем хотел. – Давайте все-таки еще поразмышляем… вместе.

8

Директорский домик приветливо светился всеми окнами, и Брюханов, на другой день после встречи в обкоме приехавший к Чубареву, толкнул калитку, прошел по бетонированной дорожке и увидел в дверях самого хозяина.

– Наконец-то, с голоду уморил! – обрадовался Чубарев, здороваясь, и Брюханов отметил, какая у него еще сильная рука. – Пельмени перестояли, хозяйка гневается. К столу, к столу!

Вера Дмитриевна встретила их в гостиной в наброшенном на плечи невесомом, тонкого рисунка, оренбургском платке. Брюханову всегда нравилась эта крупная, спокойная женщина; она и старилась красиво, почти не прибегая ко всяческим женским уловкам и притираниям; от нее всегда веяло уверенностью и тишиной, и жизнь рядом с нею сразу приобретала какие-то мягкие, осмысленные, обволакивающие формы. Взглянув на ее ясное, открытое лицо с круглыми ямочками, Брюханов почувствовал, как отпускает душу тревога. Он попытался представить себе Аленку в старости, но это было не близко, для него почти невероятно, и он отмахнулся от своей мысли, подавив в себе вспыхнувшее было что-то недоброе, вымыл руки; Чубарев пригласил его к столу, накрытому на двоих. Вера Дмитриевна заботливо поправила что-то на столе и тут же исчезла, плотно прикрыв за собой двустворчатую дверь, но Чубарев тотчас распахнул ее и сказал громко:

– Верочка, прошу тебя, кто бы ни звонил, меня нет дома. Ничего не изменится, если я узнаю о какой-нибудь очередной неприятности двумя часами позже. – Он решительно сел за стол и, с удовольствием окинув его беглым взглядом, потер руки. – Ну вот, прекрасно, мужская беседа, как у древних эллинов. Эта пресловутая эмансипация, уравнивание всего и всех, осточертела, ей-богу. Да и в общем-то во вред прогрессу. Садитесь, Тихон Иванович, садитесь, вначале самое насущное.