Имя твоего волка

Попробовал поймать ее взгляд. Не получилось. Она смотрела мимо. Будто сквозь пана Владислава. Так, как сквозь призраков смотрят — те, кто не умеет их видеть. А на ее бледных щеках вспыхивал румянец. Или отсветы огня — того, невидимого, который едва не сжег глаза пану Владиславу. Огня, в котором она сгорела много лет назад. Много лет назад? Пан Владислав обернулся — следом за ее взглядом — к розовеющему посреди ночи небу. Воспоминание обрушилось на него — вместе с оплеухой неожиданно взвившегося ветра, кинувшего в лицо едкий запах дыма (того, двадцатилетней давности, или теперешнего?) И на несколько мгновений пану Владиславу почудились на плечах заботливые руки старого слуги и угодливо-угрожающий шепот: «Погорите только, светлый пан…». Он рассерженно дернул плечом, сбрасывая невидимые ладони, пытавшиеся его удержать; рванул повод захрапевшей и попятившейся лошади — и, наконец-таки, поймал взгляд женщины с глазами цвета изумрудов.

— Не у мертвых, — сказал он ей (или себе?), не отрываясь от ее взгляда; допьяна напиваясь — светом и нежностью. — Не у мертвых прощения надо просить, а у живых, да? Чтобы потом — у мертвых не пришлось… — и он отпустил повод и вдавил каблуки в податливые лошадиные бока.

Марыся, так все это время и посидевшая на земле, в липкой грязи, смотрела круглыми от страха глазами, как пан разговаривает сам с собой. Да не просто разговаривает — а кричит да плачет. И все руки тянет к пустому крыльцу. Как будто видит там кого. Или это она, Марыся ослепла? Вытягивая дрожащую руку для крестного знамения, Марыся напряженно уставилась в полумрак освещенного одиноким фонарем крыльца. Даже моргать перестала. Глаза от усилия чуть не выпали, жгучей слезой прошибло — и мазнуло где-то с краю белым и золотистым. Как будто узорчатый лоскут ветром качнуло.

Крепко зажмурившись и торопливо крестясь стынущими пальцами, Марыся бормотала молитву Заступнице. Пост клялась строго соблюдать, десять свечек поставить. Двадцать. Нет, десяти хватит. И даже когда ветром и песком из-под копыт в галоп сорвавшегося коня ожгло лицо — Марыся глаза не открыла. Только пальцы, заполошно мечущие охранную паутину крестного знамения, сильнее сжала. И дрогнула, когда громогласный рев пана Владислава опять обрушился сверху — на этот раз, на дворового пса, некстати метнувшегося под копыта:

— С дор-роги!

Марго (19) Сентябрь

— С дороги!

Как сухой плевок — сквозь стиснутые зубы. Как беззвучный крик — сквозь пересохшее горло.

Она сначала даже и не поняла, кому это сказала. Остановилась, потирая ушибленное колено. Щуря глаза в мутный сумрак — черноту, разбавленную желтым мерцанием далекой свечи. Пытаясь разглядеть невнятный силуэт высокой, неподвижной фигуры, осмелившейся заступить ей дорогу.

— С дороги, — Марго поперхнулась, не договорив.

Ярость, толкнувшаяся огнем в виски, вспыхнула и сгорела. Щеки заледенели. Ужас перехватил горло — как будто не воздуха наглоталась, а стылой черной воды (из того, страшного колодца в самом скверном из своих снов). На миг ей показалось, что, на самом деле, каменная статуя выступила из-за лестницы — навстречу, блеснув белой ладонью в приветственном невозможном движении и пытаясь разломать оскалом улыбки неподвижность мраморного лица.

Преодолев судорогу, сжавшую горло, Марго жадно вдохнула. Ей уже было все равно — воздуха или воды. Жизни или смерти. Еще, кажется, ей было все равно — ожила статуя подобно пресловутому Коммандору или нет. Черная вода из невидимого колодца и воздух пустого молчаливого дома перемешались в горле Марго и заклокотали рваным смехом. Или плачем? Или рычанием? Обессилев, Марго оперлась на услужливо протянутую каменную руку. Смех звучал дико в ночном молчании спящего дома. И это ей уже тоже было все равно.

Богиня, навечно замершая на острие своего незавершенного шага, смотрела сверху вниз понимающе и мудро. Марго под этим взглядом вдруг опять почувствовала себя растерянной девочкой, шепчущей благоговейно у подножия мраморного совершенства: «Я вырасту — и буду как ты…».. «Как ты» — кем? Богиней? Статуей? Сейчас ей хотелось бы стать статуей.

Улыбка, замерзшая на каменных губах; мудрость в слепых глазах; движение стройной ноги — начало летящего шага. И так всегда. Годы, столетия.

Вечность. Улыбка, мудрость, начало шага. Навсегда.

Марго прижалась лбом к прохладным складкам мраморной туники. Вот так. Замереть. Обернуться в камень. Смотреть слепыми белыми глазами — в никуда. Бесконечно долго. Шагать — в никуда. Улыбаться. В никуда.

Интересно, каково это? Внутри холодной каменной оболочки? Смотреть — и не видеть. Шагать — и не идти. Не слышать. Не помнить. Не любить. Не убивать.