Император Мэйдзи и его Япония

В течение трех десятилетий борьба против неравноправных договоров была стержнем внешней и внутренней политики Японии, но теперь времена изменились. Впрочем, если бы не эскадры Перри и других «дружественных» государств, с сёгунатом ничего бы не случилось и подавляющее большинство нынешних сильных мира сего не имели бы никаких шансов на возвышение.

Для того чтобы поддержать впечатление о своей религиозной терпимости, японские власти старательно оберегали русскую православную миссию в Токио, а также православных японцев от посягательств ультранационалистов. Количество полицейских, охранявших миссию, производило на зевак такое впечатление, что они стали считать: раньше эта земля принадлежала русской миссии, а теперь она перешла к японскому правительству[308]. Тем не менее «простые люди» почти повсюду воспринимали православных японцев как русских секретных агентов, шептали и кричали о том, что на оборотной стороне икон имеется изображение Николая II, которому и поклоняются в действительности верующие

[309]. Оскорбления и избиения православных были довольно часты. Случалось даже осквернение могил. Колокольный звон, столь полюбившийся многим обитателям токийского района Суругадай, где располагался Воскресенский собор, пришлось отменить. В Японии православие воспринимали не столько как «мировую» или же «греческую» религию, сколько как официальную идеологию Российской империи.

И это несмотря на то, что повсюду стало широко известно обращение отца Николая, поощрявшее свою паству молиться за победу японского оружия. При этом сам Николай молился за русское оружие. Но только в душе, а не на японских людях. Такое было время: считалось, что заключающийся в человекоубийстве патриотизм – наивысшая человеческая ценность.

Несмотря на националистический прессинг, православные японцы держались крепко, выходов из православия было мало. Они действовали в соответствии с национальными установками: раз начатое оставлять нельзя. Но новых крещений стало, конечно, меньше.

Когда пронесся слух о возможном появлении в районе Токио русской эскадры, в столице немедленно взлетели цены на рыбу – рыбаки стали бояться выходить в море. Раньше, до войны, торговцы с нетерпением ждали, когда русские моряки сойдут на берег, но теперь все обстояло иначе.

Шпиономания захлестнула Японию. Некая женщина обратилась в полицию с требованием арестовать ее мужа на том основании, что он является российским агентом. При допросе выяснилось: он сбежал из дому, захватив с собой какие-то пожитки. Она же решила, что если полиция поверит в ее шпионскую версию, то мужем займутся серьезно и схватят быстро. Газета «Ямато симбун» опубликовала список иностранных шпионов, в который попал даже доктор Бёльц, пользовавший наследного принца Ёсихито и награжденный японским орденом. Бёльц пожаловался в Министерство двора, ему предложили охрану, а редактора отчитали, и он без промедления опубликовал опровержение. В другой газете появилась статья, превозносящая заслуги немецкого доктора[310]. Журналисты, бывало, бежали впереди паровоза, но стоило сделать им намек, как их мысль – пока что! – начинала работать в правильном направлении.

Желание воевать с Россией объяснялось не только экономическими и геополитическими соображениями. Ввязавшись в войну, японцы выживали из себя комплекс неполноценности. Они прилагали титанические усилия, чтобы вообразить себя «настоящими» европейцами. Стали звучать заявления, что у японцев белое сердце под желтой кожей, а вот у русских – желтое сердце под белой кожей[311]. То есть это война цивилизации с дикарством, война конституционной монархии с монархией абсолютной. Десять лет назад Фукудзава Юкити тоже говорил о том, что японско-китайская война есть сражение культуры с варварством. Фукудзава умер, но наработки его пригодились.

Но покров «цивилизации» оказался тонок. Как это всегда бывает, война обнажила первобытные пласты сознания. Уходившим на фронт солдатам женщины дарили куски одежды в качестве оберега. Той одежды, которую они носили сами. Логика здесь была такая: поскольку женщина – существо от природы нечистое, то «чистый» металл (пуля) не пожелает попадать в носителя нечистого начала[312]. Русских же солдат обороняли от беды серебряные образки.

Ватанабэ Нобукадзу. Сражение с казаками у реки Ялу (1904 г.)

На этой гравюре японцы и русские отличаются друг от друга не лицом, а формой. В глубине души многие японцы того времени все еще желали, чтобы их лица приобрели европеоидные черты.