Императрица

— Сударыня, вы свихнулись. За все эти годы я ни разу не думала о собственном счастье! Я выстроила и поддерживала империю нашей семьи, трудилась ради процветания государства. Все, что мне пришлось вынести, преобразилось в шелка, какие вы носите, и в эти роскошные дворцы. Тут нет ни единой нити или зерна, ни крохи вашего позолоченного существования, коим вы не были бы обязаны мне. А сейчас я вас оставлю и подумайте обо всем сказанном.

Старшая Сестра остановила меня, обхватив ногами. Потом она разорвала на себе платье, обнажив грудь:

— Глядите, Великая Госпожа, я еще отнюдь не уродлива. У меня пока нет морщин ни на лице, ни на шее. По утрам я велю растирать мне низ живота жемчужным порошком, и лоно мое достаточно мягко, чтобы принять божественный стебель. Великая Госпожа, верните мне своего Маленького Фазана, клянусь, я сумею удовлетворить любые его желания и буду признательна вам за это даже в следующей жизни!

Старшая Сестра плакала в голос. Пустые комнаты отражали звук ее рыданий, и, казалось, я слышу отчаянный вой какого-то зверя. Вздохнув, я оставила Непорочность наедине с ее болью. Когда стемнело, Император по возвращении с охоты прибежал ко мне в опочивальню.

— Свет, — начал он, вглядываясь в мое лицо, — я слышал, что Госпожа удела Вэй во гневе, а ты велела запереть Гармонию. Почему?

Меня огорчало себялюбие Старшей Сестры, расстраивало легкомыслие супруга, я злилась на Гармонию, нарушившую равновесие, установленное мною в Срединном дворе.

Императора напугало то, что я молчу. Он взял меня за руки.

— За все эти годы в моем сердце не было никого, кроме тебя, — признался он. — Остальные женщины — лишь пыль на ветру да бабочки-однодневки. А ты — дерево, пустившее корни в мою плоть.

Эти нежные слова нисколько меня не тронули. В конце концов, именно таким образом мой супруг обычно воздействовал на женские сердца.

— Госпожа удела Вэй теряет разум, — продолжал Маленький Фазан. — Она следит за мной, устраивает сцены, рыдает ночи напролет… в общем, по ее милости моя жизнь стала несносной… Не будь эта женщина твоей сестрой, я отнял бы у нее титул и посадил в Ледяной дворец.

— Госпожа удела Вэй служила повелителю с величайшей преданностью, — насмешливо заметила я. — Неужели вы так быстро запамятовали счастливые дни?

— Я больше не хочу эту женщину. Меня изводят ее приступы ревности. И потом, я не могу заниматься любовью с фонтаном слез. Ты это понимаешь?

— Разве это повод проявлять повышенный интерес к Гармонии? Вдобавок, перебрав всех женщин моего клана, вы хоть раз подумали об их будущем?

Щеки Императора залила краска стыда.

— Я никогда не размышляю ни о чем подобном… поскольку ты рядом и помогаешь мне справиться с любыми сложностями, — пробормотал он. — Впрочем, я и так вверил тебе и Государственный Совет, и свою Империю… А эта девочка так похожа на тебя! Та же независимость, то же пламя! Свет, милая, жизнь коротка, а Гармония — моя последняя страсть. Отдай ее мне, а взамен обретешь почести, каких не удостаивалась ни одна императрица!

— В последнее время Господина мучают сильные головные боли, — уже мягче заметила я. — Лекари пока советовали вам хранить воздержание. Так подходящий ли это момент, чтобы позволить себе излишества?

— Невозможность обнять Гармонию для меня вреднее всего на свете. Прошу тебя, уладь это дело.

— Господин успел родить семь князей — вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о будущем династии. Гармония, подобно всем, кто живет во Внутреннем покое, должна претерпеть лечение, дабы не понести дитя.

Император сжал меня в объятиях:

— Делай, что хочешь. Ведь это ты — Хозяйка Дворца!

Гармония, сидевшая в павильоне, где ее заперли, отказывалась от еды. Когда мои прислужницы, распахнув дверь, затеплили свечи, племянница обратила ко мне усталое, но лишенное малейших признаков раскаяния лицо. Мне показалось, что за всю эту ночь она утратила всё свойственное юным легкомыслие. Такой мрачный взгляд могла бросить лишь снедаемая ненавистью взрослая женщина.

Гармония, пав ниц, коснулась лбом пола:

— Великая Госпожа, сошлите меня в монастырь или отправьте в Ледяной дворец, а то приговорите к смерти — я ни о чем не стану сожалеть. Тело мое так и этак принадлежит Сыну Неба. И я с радостью предлагаю ему свою жизнь.

Горячность племянницы напомнила мне мою собственную. Я успела познать и это упоение мукой, и героическую грусть, однако давно утратила простодушие и более не верила в бессмысленное слово «любовь».

Я велела девушке поднять голову и, глядя ей в глаза, отчеканила: