Империя Круппов. Нация и сталь

Альфред начал умолять остаться, он просил прощенье, негодовал, кричал, но Берта не произнесла на все это ни единого слова, она даже не взглянула на Альфреда. Когда же последняя коробка была наконец упакована, Фрау Крупп гордо вышла из комнаты вслед за своим багажом. В отчаянии Альфред лишь сумел прокричать в темный, как бездна, лестничный пролет: «Не будь дурой! Подумай! Берта, что ты делаешь!» («Mach Kein Unsinn! Bertha, bedenke, was du tust!») И это были последние слова Альфреда, с которыми он обратился к своей супруге. Больше им уже не суждено было встретиться в этой жизни.

Решив использовать последний шанс к примирению, Альфред все-таки согласился на брак сына. В тайне он рассчитывал, что это сможет изменить решение Берты. Однако Крупп и здесь выдвинул свои непременные требования: молодожены обязаны были жить вместе с ним в замке Хёгель.

С возрастом Альфред стал маниакально подозрителен, ему казалось, что все вокруг хотят его обокрасть, и каждый день он посылал своим управляющим ворох противоречивых приказов и инструкций. К счастью, реагировать на причуды вздорного старика не было особой необходимости: на своих фабриках он уже давно не появлялся, а телефон к тому времени ещё не изобрели. Мучаясь бессонницей, Альфред ночи напролет бродил по пустынным комнатам замка, главный холл которого с пятью огромными люстрами на высоченном потолке мог вполне сойти за футбольное поле. Длина лишь одного обеденного стола равнялась шестидесяти футам. Говорили, что даже преданный дворецкий, Кёрт, редко мог встретить своего хозяина: до такой степени Альфред любил уединение, а необжитые пространства Хёгеля весьма способствовали этому желанию. Общение с дворецким осуществлялось с помощью записок, которые хозяин замка пришпиливал к косякам дверей. По характеру указаний и по специфическим деталям слуга мог догадаться, что хозяин постоянно следит за всем происходящим в замке, оставаясь невидимым. По признанию Кёрта, от этих бесконечных записочек у него по спине начинали бегать мурашки: маленькие лоскутки бумаги были пришпилены почти к каждому косяку. Казалось, что хозяин одновременно везде и нигде. Можно сказать, что замок Хёгель стал для Альфреда Круппа частью его самого. Старел хозяин, постепенно болезни начали брать верх над некогда несгибаемым человеком, и нечто подобное происходило и с замком. Так, в одну из зим Крупп чуть было не замерз: внезапно отказала вся система отопления. Но и летом было ни чуть не лучше. Железная крыша и наглухо закрытые ставни при плохо работающей вентиляции превратили огромное здание в парник. Спасало обитателей лишь то, что Хёгель был непомерно огромной конструкцией с огромным количеством ходов и выходов. Фобия Альфреда относительно токсичности собственного выдоха легко преодолевалась им благодаря размерам здания и количеству комнат. По ночам, когда фобия особенно сильно навала знать о себе, хозяин, подобно призраку, без устали бродил по огромным коридорам, что-то царапая карандашом на клочке бумаги. К концу жизни Крупп полностью перешел на карандаш. Теперь он писал огромными в пол страницы буквами, причем грифель часто рвал бумагу, выдавая беспокойный нрав хозяина. Иногда маленькая по содержанию записка занимала две или три страницы: создавалось впечатление, будто Альфред действительно превращался в призрак и постепенно начинал забывать человеческий язык.

Иногда он подолгу задерживался у окна и смотрел на посаженные им деревья. Среди них у хозяина замка была своя любимица: уникальная береза породы Blutbuche (кровавая). Она росла у главного входа. В течение трех поколений дерево достигло каких-то гигантских размеров. Очевидцы рассказывали, что год от году листва, словно оправдывая свое название, а, может быть, под влиянием самого места все больше и больше напоминала цвет крови.

Чтобы хоть как-то развлечься, старик иногда устраивал приемы, непременно пришпилив на дверях записочки с распоряжениями и правилами поведения для гостей. Однако Крупп тут же забывал о приглашенных, и гости пользовались его гостеприимством, зачастую, так и не встретившись с самим хозяином. Некоторые из них гостили по нескольку недель, забывая о цели своего визита.

Альфреда раздражало все, даже черные чулки горничных – он приказал им носить только белые: этот больничный цвет действовал на хозяина успокаивающе. Молоденькая жена Фрица, Маргарет, аристократка по происхождению и дочка важного чиновника, превратилась в главную мишень стариковских придирок: Альфред легко мог отчитать её (а заодно и сына) при гостях за неподобающий наряд или неосторожно брошенное слово, находя особое наслаждение в том, чтобы изобретательно и методично издеваться над невесткой. «От чего вы не пробуете фруктов из нашего сада?» – спрашивал он ехидно за завтраком, и слуги прыскали украдкой: они-то знали, что Альфред дал садовникам строжайшее указание не обслуживать Маргарет. Стоило ей задержаться за утренним туалетом, как Альфред каждые пять минут посылал слугу с «вежливыми» вопросами вроде: «не помочь ли фрау одеться?»