Иначе не могу

Любка пожала плечами. Нетерпение, с которым она ждала Сафина, чтобы уйти с ним, росло. Она даже сделала шаг к двери, когда та скрипнула, и — замерла. Захватило дыхание, Любка отвернулась, лихорадочно обдумывая первую фразу…

Анатолий сел рядом с Геной и, сняв шапку, несколько раз ударил ею по колену, стряхивая снег. Заметил Любу и преобразился на глазах: заулыбался, подошел и встал перед ней, подбрасывая ладонью спичечный коробок. Несколько секунд он бесцеремонно разглядывал ее в упор. Наконец осведомился:

— Откуда ты, прекрасное дитя?

— С шестого автобуса, — нашлась Любка и даже взглянула ему в лицо.

Анатолий схватил табуретку, неуловимым движением смахнул воображаемую пыль и изогнулся в театральном поклоне:

— Несравненная! Позвольте за неимением шезлонга предложить вам сей не первой свежести табурет. Что делать — профсоюз не позаботился. Ах, если бы он знал о вашем прибытии!

Люба упорно изучала ледяные хребты на окне. Анатолий не унимался:

— Даже чаю не могу предложить. Нет даже элементарного кипятка. И посему — я жутко извиняюсь. Я понимаю, наша скромная обитель покажется вам слишком плебейской, особенно этот интерьер с выразительной кучей тряпья…

Любка чуть-чуть повернула к нему голову, изо всех сил стараясь придать своему голосу саркастический оттенок.

— А вы всегда, даже с незнакомыми, такой… мм…

— Болтливый? — как ни в чем не бывало подсказал Анатолий.

— Да!

— В принципе я молчун — скажи, Генка? Но разве можно не заговорить, увидев вас?

Любка боялась повернуться к нему полностью, хотя отлично сознавала, что ведет себя по меньшей мере неестественно: у нее горели щеки. И вдобавок ко всему почувствовала, что шаль сползает ей на плечи.

Анатолий осекся.

У Любки были удивительные волосы — ярко-рыжие, огненные, пышные, предмет ее затаенной гордости и мучений. Они были настолько ярки, что в диспетчерской, и без того залитой светом «д в у х с о т к и», показалось еще светлей. Отблеск лампочки усилил буйство этого рыжего водопада волос, они засияли, будто в комнате вспыхнул факел. Любка в замешательстве попыталась собрать их в узел, но от волнения выронила шпильки и начала шарить по полу, а волосы, опустившись на плечи, закрыли пунцовые щеки.

Анатолий глотнул воздух, почему-то застегнул ватник. Постепенно к нему вернулись самоуверенность и сознание собственной неотразимости. Он положил ногу на ногу и, раскачиваясь, продолжал как ни в чем не бывало:

— Ничего себе дела! Мы погасили двенадцать газовых факелов. Осталось два. А теперь возгорелся третий факел. Хоть строй новую компрессорную станцию. Как это тебе нравится, Геннадий Валентинович?

— Нравится! — весело сказал Гена.

— Вы сидели здесь, не запирая двери? — Анатолия понесло окончательно. — Да знаете ли вы, что у нас тут волки батальонами ходят? Страшно любознательные волки. Они обожают добычу нефти, но абсолютно не выносят таких рыжих — пардон! — таких ярких, как вы.

«Ну и треплется», — с неудовольствием подумал Гена.

Люба наконец справилась с волнением и с непослушными волосами. Набросив шаль, она повернулась и встретилась с пристальным взглядом Анатолия.

— Вы знаете, ваши остроты ужасно плоские. На меня они не действуют. Поучитесь лучше у Рабле, — храбро добавила она услышанную когда-то от брата фразу, хотя имела самое смутное представление о том, кто такой Рабле.

Но не так-то легко было смутить обладателя рыжей шапки.

— Ого, коготки выпускаем? Между прочим, я никогда не видел таких рыжих волос. Они у вас что — искусственные? Или выкрашенные — как его? — гидратом?

Люба по-настоящему обозлилась.

— Во-первых, они такие же искусственные, как ваши, во-вторых, не гидратом, а гидроперитом, а в-третьих, вам до них никакого — понимаете? — никакого нет дела!

* * *

Кто ты, Серега Старцев?

Инженер?

Прожектер?

Выскочка?

Может быть, ты относишься к тем, кого называют «в каждой бочке затычка»?

Где твой график, по которому ты собираешься программировать свою повседневную жизнь?

Где твое упрямство — а может быть, все-таки упорство, — которым ты славился в институте?

Где твое: «Я прав, и все об этом знают, но не признаются».

И вообще — кто ты?

Сергей валялся на кровати и видел в наклонно подвешенном зеркале свое отражение. И, думая о своем, старательно и как бы со стороны изучал собственное лицо. Мрачноватые черные глаза под крутыми дугами бровей. Блестящие, без всяких полутонов, волосы цвета вороньего крыла, жесткая прядь, постоянно падающая на лоб и висок, нос с заметной горбинкой, узковатое темное лицо. Предок в десятом колене был, говорят, греком, и его черты ожили теперь.

«Общая картина мне ясна. Ваш фасад, Сергей Ильич, меня в принципе устраивает. А, черт, нашел чем заниматься!»