Иная судьба

Родное золото трона обожгло пальцы. Сверкнула в глазах безумная улыбка матери, похожая на улыбку отца, и отдалось внутри грохотом скорого обвала: «Тебя свергнет сын, сын, сын…»

И я рванулся обратно к себе, к Владыке. К обреченному правителю, который скоро окажется в Тартаре и сможет еще раз поздороваться с отцом. У которого не может быть любви.

Да и всего остального тоже.

Выдохнул. Опустил глаза. Потом поднял.

Оказывается, они все смотрели на меня. С вопросом. Танец кончился, и теперь Владыке следовало бы что-нибудь сказать в честь знакомства с невестой. Похвалить танец. Ободрить.

Объявить, что браку быть.

Долг обрушился на плечи так, будто я пытался поднять на них Олимп.

Нестерпимо желая исчезнуть, я поднялся с трона. Вознес перед собой чашу. Убить дрожь и хрипотцу в голосе было трудно, но я не промахнулся.

— Радуйся, юная Кора! Никогда не видел я такого дивного танца. Брат мой говорил мне, что ты прекрасна, и теперь я убедился в этом сам — и то, что я вижу, стократ лучше любых слов.

Слова… слова — шелуха. Мелькнуло вдруг: почему шелуха? Откуда?! Порошат и порошат, будто легкий первый снежок на севере. Скрывают измученную землю, под которой таится источник лавы. Тронь — выплеснется огнем из груди.

— Прими же этот дар, дочь Зевса, в знак нашего знакомства и в память об этом дне!

Гера набрасывает на твои плечи покрывало, которое они с Афиной ткали и вышивали вместе. На покрывале цветут червонным золотом неведомые цветы, и твои кудри загораются еще ярче.

— Радуйся, о великий Владыка. И я слышала многое о тебе и всегда мечтала тебя увидеть. Благодарю за твой дар — он прекрасен.

Прекрасна — ты. В свадебном покрывале, которое я сам тебе преподнес и которое почему-то не успел испепелить — а надо бы. Жаль, этот миг, когда мы стоим напротив друг друга, слишком короток, Кора — и я не успеваю как следует заглянуть тебе в глаза. Что там? Рассказы о великом Владыке, хозяине Золотого Века — на такого и посмотреть-то боязно? Бесконечные внушения Деметры: «Это же Климен Олимпийский, дочка, только не выкини что-нибудь, в своем духе!» Бестревожные дни на Элевсине, заполненные играми с нимфами и собиранием цветов, и осторожные вопросы: «А этот… ну, старший брат… он какой, очень строгий?»

Так ты хотела увидеть меня? Жаль, я не успеваю увидеть — почему: ты прячешь взгляд под медными ресницами. И хорошо, что ты сама не умеешь читать по глазам, юная Кора. Иначе мне труднее было бы исполнить долг.

Навязший в зубах, тяжкий долг — на двоих с Зевсом.

Объявление, что свадьбе быть.

— Здесь и сейчас говорю тебе, Зевс: свадьбе между нашими детьми быть!

— Здесь и сейчас говорю тебе, Аид…

«Будет. Будет. Будет», — ударило в виски. Глухо, раскатисто. Свадьбе… быть — отдалось полынным привкусом в горле. Юная Кора взглянула с испугом — наверное, что-то все-таки увидела на лице — и я торопливо махнул рукой, сел на место, отгородился золотым кубком…

— Ты чего, брат?! Свадьбу празднуем, не поминки справляем. Хей! Чаши поднимем за Ареса Клименида и дочь мою, Кору!

Звякнули чаши. Вино хлынуло в горло.

Полынный привкус остался.

* * *

Уйти удалось не сразу — ближе к закату, когда пыл пира прогорел, и начались состязания. До этого сидел, смотрел в кубок, отшучивался от Зевса.

— Не жалко такую красавицу — и сыну отдавать?

— А тебе своему Гефесту Афродиту — не жалко ли?!

— А может, и не жалко. Как-никак, поближе будет. К слову, Гефеста так — это Арес?

— Да уж, знаешь ли, не Гестия. Примириться я приказал. Извинения принесет.

— Да какие там извинения, что я, не понимаю, что ли?! Афродита, опять же.

Кора была с женщинами, в другом пиршественном шатре. Зато вернулся нахмуренный Арес. Зыркнул исподлобья на меня, Гефеста взглядом не удостоил. В ответ на поздравления Зевса — закатил глаза и подался на край стола. Там и сидел с уксусной миной, кого-то мне очень напоминающий.

Не того ли, что смотрит из отражений?

Все-таки смог. Удержался, дотянул. Посмотрел даже на состязания лучников, где за первый приз схватились Артемида и Аполлон. Отказался показать свое мастерство:

— Это было бы нечестно, брат, ты же знаешь, я не промахиваюсь.

И уже потом побрел, сбросив с себя надоевшее величие, в сад Деметры. Нашел уютное озерцо с пригорком на нем. Над пригорком рос и золотился не ко времени тополь — не осенний, просто листья золотые почему-то.

Над этим озерцом — кристально чистым, со светлой холодной водой, я и присел в до странного знакомой позе. Будто домой вернулся.

Казалось только — протяни руку, возьми стилос и начни чертить по песку извилистый след своей памяти… Хотя сколько той памяти? Смешно же — ничего и совершить не успел. Так, побегал по Криту, пристрелил отца, создал Золотой Век, потом услышал пророчество, потом получил стрелу в сердце от лучницы, которой не ждал — невесты сына.

— Бездарно дерёшься, — слышится голос брата Гипноса, Таната Жестокосердного. — Ты стоял слишком близко. Это недостаток твоего лука: тот, кто стоит близко, может ударить до того, как ты натянешь тетиву и возьмешь стрелу. Раньше, чем прицелишься. Если хочешь оставаться Стрелком — держи тех, кто может ударить, подальше.