Индивидуум

Я как раз обнаружил ее сидящей за чертежами, с закинутыми на стол ногами. Там же покоилась дюжина давно не мытых кружек. Где-то жужжал сварочный аппарат, но даже так Кимико услышала мои шаги и требовательно повернулась. Она всегда выглядела подобным образом — словно ты не только ей должен, но и достал заранее, до первого слова и даже встречи. Подтянутая коренастая азиатка с черным каре. На голове грязная кепка-восьмиклинка.

— Тебя только за смертью посылать, — бросила она, туша едва закуренную сигарету в забитой пепельнице.

— Это что, такое срочное дело?

— Нет. Подождет до Рождества Христова и Сатурналий. А ты как думаешь, гений?

Я устало вспомнил, почему мы редко общались.

Убрав чертеж в тубус, Кимико откашлялась и направилась к складским полкам возле окна.

— Ну что, всех на этот раз забороли? — без интереса спросила она, роясь в бумагах. — Что ни год, то опять какая-то дрянь. Паскаль еще по этим аннигиляциям загонял… Слушай, Луцем, ты так к нам перевестись не думаешь?

— Да как-то пока нет.

— Чего так? У нас тут условия вполне себе.

— Ты мне при прошлой встрече грозилась глаза выжечь.

— Да? Ну, значит, заслужил. Да где же… а, вот куда его закинули.

Она вытащила пачку документов на скрепке и протянула мне. Коснувшись ее пальцев, я увидел в душе улицу, окруженную непроходимыми стенами обугленных домов, тянущихся к небу. В центре кирпичную кладку взрывом прорывали большие искривленные скрипки. Многие смотрелись гротескно и неправильно, струны у большинства надорваны, а с оставшихся срывалась едва слышимая и чуть фальшивая мелодия.

— На, занеси потом кофейка за труд, — хмыкнула Кимико.

— Что это? — оторопел я, пролистывая бумаги.

— А ты не знаешь? Ламия сказала тебе отдать, как машина закончит с переводом. Она втянула меня во все это в день своей смерти.

У меня сердце остановилось.

— Перевод?.. Так она отдала вам копию? Почему так долго?

— Много хочешь, это тебе не час работы. Даже месяц для почти мертвого языка, к тому же сплетенного с другими, — уже круто. Мы вообще тут молодцы.

— Да! Да, огромное вам спасибо! — Я смотрел на документы как на чудо, но в то же время ощущал, что ничем хорошим это не кончится. — А оригинал остался?

Кимико отдала мне и его за обещание, что я буду носить ей кофе из ее любимого заведения в Нидерландах целый месяц. Стоило мне запереться в комнате, погрузившись в чтение и работу, как я понял, что не хочу открывать для себя эту дверь — ведь все уже позади, какая разница? Ламия умерла, Шакара тоже, Грей пойман.

Мне стоило отпустить. Но я продолжил, зарылся там на часы. И с каждым новым становилось только хуже.

Выложив рядом оригинал, а также перевод Ламии и Дана, я стал сравнивать версии.

Там были расхождения. Они просто противоречили друг другу.

Я погружался в «Индивидуума», вычитывал новые факты и уже вскоре пришел к выводу, бьющему в самое больное место. Описываемые Шакарой факты об Индивидууме в переводе из техотдела шли вразрез с природой Грея, которую мы наблюдали вживую.

Сначала я посчитал машинный перевод ошибкой, ведь видел, когда проверял, — облака на той планете зеленые. Они должны были быть такими. Я в отчаянии отрицал все до последнего, пока не вспомнил описание Гесцила. Не просто облака, а плотные тучи. Я специально перепроверил с нужным уточнением и увидел, как те, закрыв все чуждое небо, меняли цвет с зеленого на более темный, с отливом морской волны.

— Нет-нет-нет, — шептал я.

«Вознесение» — этот опыт упоминался в документах. Шакара проводила его ровно один раз. Не на Грее. Лишь когда поймала меня. Все сводилось к нему.

«Вознесение», ошибки перевода, целый год кто-то обманывал охранные системы.

Трэтмар сервас…

Как только последний кусочек пазла встал на место, меня пронзило. Комната словно наполнилась водой, в ушах остался тонкий комариный звон.

Нет…

* * *

Я знал, где найду его. Там он раньше прыгал с плиты Соларума вниз. Теперь же Дан, открыв урну с прахом Ханны, развеял его по ветру над Землей.

— Она не хотела оставаться в Усыпальнице, — поведал мне протектор бесцветным голосом, пока ветер трепал его одежду. — Там нет солнца, один свечной дым. Ни воды, ни растений.

Хотел бы я сказать ему, как мне жаль, но такое всегда кажется глупым и пустым. Общее горе не опишешь словами, а личное горе — тем более.

Он поставил урну возле каменной стелы и убито взглянул на руку с отметками сопряжения.

— Как будто половина меня исчезла. Там глухо и никого нет. Ханна ушла вперед. Но однажды я вновь ее найду. На любом из дальнейших путей.

И сразу же уставился вниз. В бездну.

— Сейчас мой последний шанс оставить все как есть. Один шаг в пустоту.

Мне требовалось дать ему пережить горе. Я должен был помочь другу.

Должен был помочь еще давно.

Но я не увидел.

— Я тебя оставил.

Дан повернулся ко мне. Повязки ему, похоже, давно не меняли, на них местами темнели бурые пятна. Оставшийся бирюзовый глаз едва ли что-то выражал.

— Прости, — вырвалось у меня. — Тебе была нужна помощь.