Индо-пакистанский конфликт 1947-1948 годы

«Полномочия махараджи истекли 15 августа 1947 года, и он не имеет никакого конституционного или морального права управлять народом Кашмира против его воли. Поэтому его следует считать отстраненным от власти с 4 октября 1947 года. Все министры и официальные лица княжества будут обязаны с этого времени выполнять указания и инструкции Временного правительства. Всякий, кто не подчинится этому правительству, учрежденному народом Кашмира, или тем или иным путем будет помогать бывшему махарадже в узурпации власти в Кашмире, будет считаться виновным в измене и подвергнется соответствующему наказанию»

⁴⁹.

Встреча в отеле «Париж» не ограничилась раздачей министерских портфелей и изданием прокламации. Там же, по-видимому, состоялись переговоры «министров в изгнании» с вождями пуштунских племен с целью выработки плана вторжения в Кашмир. Разведка и полиция махараджи давно уже следили за некоторыми деятелями Мусульманской конференции и за самим Ибрагим Ханом. 5 октября помощник суперинтенданта полиции в кашмирском городе Музаффарабад сообщил своему начальству в Сринагар о том, что Ибрагим Хан из Пунча и султан Боя, один из патанских вождей, на днях побывали также в Пешаваре, где останавливались в «Мусульманском отеле Карачи». (По всей видимости, там их принимал не кто иной, как Абдул Кайюм Хан, глава провинциального правительства). Из Пешавара Ибрагим Хан возвратился лишь накануне, сразу отправившись в Марри, пакистанский курортный городок на границе с Кашмиром. Оттуда он якобы пытался переправить через реку Джелам партию оружия и боеприпасов в Пунч, на территорию княжества.

Через несколько дней с вождями патанских племен изъявил желание встретиться сам премьер-министр Пакистана Лиакат Али Хан. С этой целью 8 октября 1947 года они были приглашены в Равалпинди, фактически вторую столицу Пакистана в те годы. На этот раз встреча прошла на официальном уровне и широко освещалась прессой. Официальная пакистанская газета «Dawn» писала по этому поводу:

«Они [вожди] заверили премьер-министра, что будут сражаться за Пакистан на любом фронте и готовы пожертвовать людьми, деньгами и материалами ряди дела Пакистана. Они только ждут приказов от Каид-и-Азама [ «Великого вождя», то есть Джинны]. Мистер Лиакат Али Хан выразил глубокую признательность и удовлетворение такой поддержкой»⁵⁰

.

А еще неделю спустя, 14 октября 1947 года, все та же газета «Dawn» объявила о начале «новой политики» в отношении оружия, которым традиционно владели воинственные патаны Северо-Западной пограничной провинции. Отныне, – писала газета, – правительство изъявляло готовность «выдавать лицензии на ношение винтовок и пистолетов всем достойным гражданам, за исключением тех, кто известен своими антипакистанскими настроениями». (Под последними, без сомнения, подразумевались «краснорубашечники» Абдул Гаффар Хана и отряды Факира Ипи). Мало того, правительство объявляло, что «в связи с изменившимися условиями», все конфискованное ранее оружие будет вывезено из «нынешних мест хранения» и вновь роздано местному населению⁵¹. После того, как раздача оружия была завершена, вождям племен было предложено начать пропагандистскую кампанию, распространяя среди патанов слухи о том, как притесняют мусульман в Кашмире, и призывая их к освобождению своих единоверцев из под власти индуса-махараджи. Где же все эти вожди были раньше, когда их единоверцев притесняли в Восточном Пенджабе? Почему не пытались защитить своих братьев-мусульман от зверств сикхских и индусских фанатиков? Причина проста: большинство простых патанов просто не знало об этом. Неграмотные горцы газет не читали…