Инфильтрация

Залитый солнцем проспект на всю длину густо забит людьми, терпеливо ожидающими команды на движение. Несмотря на добровольно-принудительный характер демонстрации, над формирующейся колонной района витает легкое праздничное настроение.

Расположившиеся вперемешку с нашей школой сотрудники какого-то института охотно балагурят, привычно убивая время. Проходя, мельком слышу похвальбу о выписывании «у этого дуба» трех литров спирта «для протирания оптических осей приборов» и широко усмехаюсь.

— В чем соль-то? — дергая меня за рукав, вполголоса спрашивает тоже прислушивающаяся к этому разговору Яся.

— Оптическая ось — это воображаемая линия, — охотно поясняю я.

Мы смотрим друг на друга и громко хохочем, щедро расплескивая вокруг радость от солнечного утра, молодости и взаимной симпатии. Заразившись от нас, начали смеяться и Паштет с Томой. Держась за руки, огибаем сбившихся в кружок старшеклассников, решительным голосом тянущих: «Солнечный круг, небо вокруг…», и озираемся, ища место сбора класса.

Порывистый западный ветер теребит разноцветные флаги, коварно рвет из рук детей надувные шары и охотно разносит по округе льющуюся из оживших тарелок-репродукторов бравурную музыку. Бренчит гитара, и радостно размахивает флажком маленький ребенок, занявший стратегически выигрышную позицию у бородатого папки-гитариста на шее. Улыбки, смех, кто-то уже пританцовывает, носятся кругами дети, играя в догонялки.

Наконец наша четверка набрела на Эриковну. Раскланялись с ней и, отойдя, притерлись к веселящемуся поблизости квинтету.

Музыкантам было уже очень хорошо, судя по всему — еще со вчерашнего дня, особенно пузану-перкуссионисту, с лица которого не сходит блаженная улыбка. Время от времени, иногда прямо посреди наигрываемой мелодии, он освобождает одну из рук, достает из-за пазухи плоскую бутылку с коньяком и коротко к ней прикладывается, а потом, каждый раз безуспешно, пытается поделиться эликсиром счастья с товарищами. Что интересно, вторая рука все это время продолжает жить своей жизнью, лихо и безошибочно извлекая ритм из водруженной на него установки. Музыканты наяривают что-то совершенно незнакомое, безумно-веселое и, благодаря банджо и саксофону, нереально-нездешнее. Беззаботное джазовое настроение расходится по людской реке упругими волнами, причудливо переплетаясь с пока еще недружными криками «ура».

Паштет резко нырнул куда-то вбок и быстро вернулся с добычей — выдернутой из толпы Иркой, делано отбивающейся от довольного похитителя.

Справа от нас классная, деликатно приглушив голос, пропесочивает смурного Резника. Я покосился, прислушиваясь:

— Семен, ты пойми, у тебя в жизни больше не будет возможности сходить на первомайскую демонстрацию в год шестидесятилетия Октября! Все! Один только раз в жизни такая возможность выпадает!

Она улыбается чуть смущенно и жалостливо, ей неудобно, что приходится прилюдно разжевывать очевидные вещи. Сема хмурится, понимая, что от демонстрации не отвертеться. Он уже смирился с этим и недовольно бурчит в ответ «да как-то не очень-то и хочется» лишь по инерции.

Перевожу взгляд чуть дальше и невольно, словно от укола, вздрагиваю, опять встретившись с умными и внимательными глазами Гадкого Утенка. Вот уже пару недель я чуть ли не ежедневно ловлю на себе этот бросаемый издали взор, то спокойно-оценивающий, то пугающе-мечтательный, и опасаюсь браться за толкование сокрытых в нем смыслов. Чур меня, чур…

Черная челка резко мотнулась, и Гадкий Утенок двумя быстрыми шагами скрывается в шевелении толпы, а я, нервно сглотнув, возвращаюсь к идущей в нашей компании беседе.

— Нет, — ровно говорит Яся, — я никуда не поеду, мне и в городе летом хорошо. Буду на залив ездить в Солнечное, а потом, в июле, начнется чемпионат СССР по шахматам, тут меня и насильно не увезешь. В зал турнирный буду ходить, тренер обещал пропуск достать.

— Эх, — мечтательно тянет Паштет, — мне бы перейти в девятый… И спокойно уйду в поход. Мы в Литву, в заповедник на месяц идем, в июле. Там просто сказка…

— А ты? — требовательно теребит меня Тома.

— А я… — При мысли о надвигающейся осени настроение стремительно портится. — А я в Латвию, а потом на море с родителями. В августе к Пашке, может быть, на Валдай на неделю заеду перед школой.

— Давай! — обрадовался Паштет. — За грибами походим, на рыбалку сплаваем.

— Тони! — заприметил я проходящего мимо Веселова. — Куда поступаешь-то?

— А никуда, — добродушно улыбнувшись, открывает тот секрет. — На завод к отцу пойду, а потом — в армию.

— С ума сошел?! — хором ахнули девушки.