Информация

Ричард откинулся на спинку стула и кивнул сам себе. Потом перечитал записку:

Что за секреты? Давайте начистоту. Или это все пустой треп. Белладонна умеет обращаться с секретами. Она может выведать все что угодно у кого угодно. Поэтому-то Гвин и любит Белладонну. Так еще успеем выпить пива?

Естественно, Ричарда больше всего интересовало то место, где говорилось, что Гвин любит Белладонну. Даже в мире Дарко любовь могла что-то значить. Она могла означать уязвимость. «Гвин любит Белладонну» — это выглядело бы очень даже интересно, даже если бы эта надпись была вырезана на корявом стволе какого-нибудь вечнозеленого дерева в Собачьем садике или если бы ее написали краской из баллончика на сером боку какой-нибудь эстакады. Но, учитывая то, кем был Гвин и кем, черт ее побери, могла оказаться Белладонна, дело приобретало широкий — бульварный — интерес. «Гвин любит Белладонну» — это даже лучше для заголовка, помещенного прямо под беспринципной и бесполой физиономией Рори Плантагенета. Подорвать и разрушить брак Гвина казалось идеей заманчивой, но вместе с тем грубой и далекой от главной цели, так же как физическая расправа над Гвином вряд ли смогла бы утолить жажду мести Ричарда. Его целью не было просто лишить Гвина жизни. И все же, если ради мести придется разрушить брак Гвина или даже лишить его жизни, Ричард перед этим не остановится.

— Алло. Могу я поговорить с Дарко? Конечно. Да, это… хм… это Ричард Талл. — Ричарда звали Ричардом, и с этим ничего не поделаешь: Рич и Ричи не подходили по вполне очевидным причинам, имя Рик никогда ему не нравилось, а диком теперь называют пенис. — Нет, я подожду… Дарко? Привет. Это Ричард Талл.

Последовала пауза. Потом голос в трубке спросил:

— Кто?

— Ричард Талл. Писатель.

— …Повторите, пожалуйста, как вас зовут?

— Боже. Вы ведь Дарко, верно? Вы мне писали. Трижды. Я — Ричард Талл.

— Я понял, понял. Простите, Ричард. Я тут немного вздремнул.

— А, понимаю.

— Я все еще не проснулся. Надо привести себя в порядок, — произнес голос, словно вдруг встревожившись о чем-то важном.

— С каждым случается.

— …В любом случае — чего вы хотите?

— Чего я хочу? Я хочу повесить трубку. Но давайте все же еще немного поболтаем. Мне хотелось бы переговорить с девушкой, о которой вы писали. С Белладонной.

— Она не может подойти.

— Нет, не сейчас.

— Белладонна делает только то, что ей на хрен нравится. Да уж.

— Почему бы нам как-нибудь не встретиться всем вместе?

— …Проще некуда.

После этого Ричард позвонил Энстис и добросовестно проговорил с ней положенный час. Покончив с этим, он зашел в комнату мальчиков, выудил Марко из-под его игрушечных солдатиков и одел. Сидя на кровати Марко, Ричард посмотрел в окно и увидел легчайший завиток тающего облачка — оно было словно туманное пятнышко на только что вытертом столе, которое через мгновение испарится…

День становился все жарче, и Ричард повел Марко гулять в Собачий садик, представлявший собой особую парковую культуру, которую сложно описать — это надо видеть. Ричард стоял в очереди у ларька вместе с другими людьми, у которых были такие же, как у него, проблемы: избыточный вес и неприятности с кожей. Тут же были многочисленные одинокие мамаши в пляжных костюмах карамельных цветов — бледная пятнистая кожа, крашеные волосы, — мамаш то и дело дергали их дети, клянчившие газировку. Ричард смотрел на бегунов в спортивных костюмах: ярко-розовых, бирюзовых, ядовито-желтых и бледно-зеленых, — они гулко утрамбовывали грунт дорожки, опоясывающей парк. Марко стоял рядом с отцом, приоткрыв от обилия входящей информации рот.

Держа в руках полные бумажные стаканчики с ледяной газировкой, отец и сын прошли мимо парковых туалетов с плоскими крышами, где совсем недавно изнасиловали мальчика чуть помладше Марко, пока его мать переминалась в двух шагах от уборной. По соседней дорожке прошел мужчина с собакой. Мужчина был тощий, как глиста, а его собака была наглая и такая раздутая, что напоминала искусственный спутник. Лужайки представляли собой сплошное грязно-бурое месиво из земли и собачьего дерьма. Когда они уселись на скамейку, Марко уставился вдаль с бесхитростным удивлением во взгляде, каждые несколько секунд поворачивая и поднимая голову, чтобы взглянуть на изумленный профиль отца. Если бы мальчик посмотрел на дымящие трубы больницы, на угрюмых субъектов, на фигуры, нетвердой походкой бредущие из пабов, а потом посмотрел бы на отца, лицо которого постоянно подергивалось от множества немых вопросов, он не увидел бы никакой разницы.