Информация

Ричард положил ногу на ногу, потом поменял ноги. Это была книга, которую он все еще хотел написать — когда-нибудь. Он сказал, как говорил это уже много раз:

— Это будет книга, рассказывающая об упадке статуса и добродетели главных героев литературных произведений. Сначала были боги, потом полубоги, потом короли, великие воины, великие любовники, потом бюргеры и торговцы, викарии, доктора и юристы. Потом критический реализм: это ты. Потом ирония: это я. Ну, а потом маньяки и убийцы, бродяги, подонки, отребье и разный сброд.

Гэл посмотрела на него:

— И чем же это объясняется?

Ричард вздохнул:

— Историей астрономии. История астрономии — это история все большего унижения. Сначала была геоцентрическая вселенная, потом гелиоцентрическая. Потом эксцентрическая — та, в которой мы живем. Век за веком мы становимся все меньше. Кант понял это, сидя в своем кресле. Как он сказал? Это принцип земной посредственности.

— …Большая книга.

— Большая, — повторил Ричард и добавил: — Маленький мир. Большая вселенная.

— И в каком состоянии все эти проекты?

— В каком состоянии? Я взял под них авансы, но ничего не написал.

— Черт с ними, с авансами, — сказала Гэл. — Авансы спишут.

После чего обмен репликами пошел во все ускоряющемся темпе.

— Ну, а новый роман. О чем он?

— О современном сознании.

— Такой же сложный, как и остальные?

— Сложнее. Гораздо сложнее.

— Ты никогда не думал написать что-нибудь в другом жанре?

— Написать вестерн?

— Как называется твой роман?

— «Без названия». Он называется «Без названия».

— Мы что-нибудь придумаем.

— Ничего мы не придумаем.

— Я перечитала «С мечтами не расставайтесь», и мне…

— «Мечты ничего не значат».

— Не говори так. Ты слишком быстро падаешь духом.

— Во-первых, — начал Ричард и замолчал, решив сделать паузу. На самом деле он когда-то написал вестерн. По крайней мере, он пытался. Однако его хватило на пару страниц, где описывались хлопающие ставни и гонимые ветром перекати-поле, а потом он как-то иссяк… — Во-первых. Моя книга называется «Мечты ничего не значат». Во-вторых. Я действительно считаю, что мечты ничего не означают. И это не совсем одно и то же. И в-третьих. Я вовсе не «быстро падаю духом». Меня трудно заставить пасть духом. Я бы даже сказал — чрезвычайно трудно.

— Можно затянуться?

Ричард протянул ей сигарету фильтром вперед. Гэл взяла ее не пальцами, а губами, и Ричард успел заметить ее ослепительно белый бюстгальтер и ослепительную персиковую плоть. Он немного успокоился. Гэл со знанием дела втянула дым и снова откинулась на спинку кресла. Гэл нравилось курить; в кофе она положила искусственный подсластитель. Попутно Ричард отметил, что рука у нее все такая же пухленькая, как и десять лет назад. Эту руку он не раз по-братски держал в своей. У Гэл был один изъян — предрасположенность к полноте. Над ней всегда висела угроза набрать вес, располнеть. На столе, за которым она сидела, все было замечательно организовано, однако в ней самой не все было так хорошо организовано, не все… За спиной у Гэл было окно: в этой раме на фоне серого неба высотные краны напоминали рейсшины на чертежной доске. Бумага, которую использовал архитектор, была испачкана и захватана пальцами. Много раз ее терли грязным ластиком, чтобы начать все заново. Вымаранные места чертежа, крохотные катышки резины, сереющие в воздухе, сметенные легким движением мизинца. Неплохая мысль — представляя Лондон, представляя другие большие города, обращаться к образу чертежной доски.

— Я хочу тебя представлять, — сказала Гэл.

— Спасибо.

— Так. Писателю нужно определение. Публика в состоянии запомнить о писателе только что-то одно. Это как подпись. Пьяница, молодой, сумасшедший, толстый, больной — сам понимаешь. Лучше, если ты сам себе выберешь определение, иначе это сделают они. Ты никогда не думал о себе как о молодом, но старомодном чудаке? Молодом вертопрахе? В бабочке и жилете. Ты куришь трубку?

— Что ж, может, и закурил бы, — сказал Ричард, — если бы кто-нибудь предложил. Уже набитую, да еще поднес бы спичку. Послушай. Я слишком стар, чтобы быть молодым вертопрахом. Вертопрах состарился.

«Старый пердун», — подумал Ричард. Он как раз думал о газах. Сегодня утром, бреясь, он уже было настроился услышать привычный пронзительный трубный звук. Однако вместо этого раздалось тихое и короткое «пук».

— По-моему, мы забыли о том, что меня сначала нужно напечатать.

— Думаю, мне удастся привлечь нескольких спонсоров. Потом у нас все само заработает. Твоя проза — это твоя проза. Я не собираюсь лезть к тебе с советами относительно твоего творчества, но нам придется найти что-нибудь еще, что могло бы стать выигрышным фоном для твоей прозы. И твоя журналистская карьера нуждается в небольшой встряске. Нехорошо, что ты разбрасываешься. Тебе нужна своя колонка. Подумай об этом.

— Ты не возражаешь, если я спрошу? Мне кажется, ты прекрасно справляешься со своим делом. Как ты думаешь, твоя внешность тебе помогает?

— Безусловно. Как насчет… как насчет того, чтобы написать большую серьезную статью о том, каково это — быть успешным романистом?

Ричард промолчал.