Инициация

Дело ведь не только в том, что произошло в Мистери Маунтен. До этого были и другие инциденты – и в Мехико, и в поместье Волвертон, и бог знает где еще. Целый резервуар скрытых воспоминаний, пузырясь и пенясь, мог таиться в глубине его сознания, такого спокойного на поверхности. Например, несчастный случай, произошедший с Мишель в Сибири, когда перевернулся внедорожник и Мишель попала в больницу в тяжелом состоянии; случай, оставивший на ее теле страшные метки. Дон узнал об этом в тот же день, когда его самого спасли из какой-то глуши в Олимпике. Новость свалилась на него, когда он, завернутый в термоодеяло, сидел на откидном борту пикапа спасательной службы; у него так сильно дрожали руки, что он не мог донести до рта стаканчик пенящегося какао.

Сообщивший про Мишель рейнджер, пожилой немногословный мужчина, не имел ни малейшего понятия о том, как правильно преподносить такие новости. Он крякнул, разгладил поля шляпы и сказал что-то вроде: «Мистер Мельник, ваша жена попала в аварию. Доктора говорят, что случай серьезный. Вот номер, по которому можно позвонить в консульство». Дон, еще не отошедший от шока, пережитого в горах, осознал смысл услышанного только ночью, когда проснулся в панике и начал звать Мишель.

Теперь была его очередь лететь к ней. Как это ни странно, но, несмотря на ужасное волнение за Мишель, несмотря на все пережитые им страхи, вид жены, неподвижно лежащей на ослепительно-белой кровати, опутанной паутиной проводов, закованной в гипс и распятой на подвесах, в первую минуту разбудил в душе Дона всю его бесчувственность; это была настороженность животного, приближающегося к водопою в саванне. Несмотря на травмы Мишель, ее беззащитное состояние и вся атрибутика палаты казались надуманными, словно декорации, которые должны настроить на определенный лад, автоматически пробудить сочувствие… и вытеснить доводы рассудка под действием инстинктов. В этот момент ясного сознания Дону казалось, что в его венах вместо крови течет ледяная вода, но все быстро закончилось, и рассудок заволокло тучами, оставляя место лишь для страха и печали.

Остановившись, чтобы отдышаться, Дон потрепал по голове собаку:

– Туле, мой верный дружище, как ты думаешь, что там сейчас в Турции? Как там бедная Холли?

Воображение рисовало картины всяких ужасов, грозящих Холли. Ей было пятьдесят – столько же, сколько было Мишель, когда на ее теле остались безобразные шрамы. Дон представлял фигуры в капюшонах, размахивающие ножами и пляшущие вокруг огромного костра, пылающего перед обсидиановым алтарем, на котором лежала Холли. «Не было никакой аварии в Сибири. Моя любящая жена лгала мне с самого начала. Ее полосовали каменными ножами, заживо снимали с нее кожу».

Вернувшись в США и достаточно окрепнув, чтобы ковылять, опираясь на палочку, Мишель пресекала любые разговоры об этой экспедиции в тайгу. И никаких отчетов не писала, насколько он знал. Кое-какая ценная информация университету все же перепала, поскольку встречали Мишель с почестями, а вскоре ее ждало повышение, хотя и без особой шумихи. Возможно, именно это имели в виду Бим и Бом, когда называли ее «неприкасаемой» – одной из избранных членов группы, которая связана с Созданиями Тьмы и защищена от внимания спецслужб. Или, более того, пользующаяся поддержкой спецагентов. Так сказать, корова, вручающая мяснику его нож и передник.

Через много лет после той предполагаемой аварии, продираясь сквозь кустарник и почти не видя ничего вокруг, Дон мысленно вернулся к театрализованной сцене в больничной палате и с мрачной ясностью осознал, что его жена, даже находясь в коме, сжимала в кулаке нити, протянувшиеся к его спине; понял, что каждый его шаг после того рокового арт-шоу в 1950-м был лишь очередным па в танце, который она заставляла его исполнять, дергая за эти нити; и что в будущем ничего не изменится. Его так называемое будущее и так называемое прошлое – всего лишь театр марионеток.

А кто дергает за твои ниточки, моя дорогая?

Бим и Бом пытались открыть ему глаза. Волвертон и Рурк тоже разложили все по полочкам, но Дону до сих пор казалось, что он видит только поверхность очень сложной и запутанной схемы. Но если смотреть на нее слишком долго, сквозь смутные контуры проступит кошмар невероятной силы, достаточной, чтобы свести его с ума. Он подозревал, что все эти многообразные конструкции, наслоения и переплетения – всего лишь колебания абсолютной непроглядной тьмы. Ей не могли противостоять ни свет, ни тепло; заглянуть в это ничто и попытаться постичь его масштаб – это было равносильно тому, чтобы убить в себе все человеческое.

Там, в кромешной черноте, было царство бесчеловечного.

3

Реальность сокращалась и расширялась, ритмично пульсируя. Словно космонавт без шлема, Дон парил над ландшафтом, который казался ему совершенно незнакомым.