Инюрколлегия разыскивает...

Виктор оглядел кафе, равнодушно проводил взглядом розовощекую официантку, которая в тот памятный день схватила его за руку, а потом испуганно давала показания на следствии и в суде, и выпил первую рюмку. За последний год ему десятки раз снилось, как он будет сидеть за этим столиком. Он сидит и пьет коньяк, спокойный, будто ничего и не было, ни счастливой Валентины с испуганными, восторженными глазами, ни близорукого усталого судьи. Не было вечно простуженного, охрипшего конвоира, нар у окна с прокисшим от пота одеялом и твердой, плоской подушкой. Вообще ничего не было, два года корова языком слизнула.

Розовощекая официантка бегала от стола к столу, а Виктор никак не мог вспомнить, как ее зовут. Видимо, она заметила его взгляд, так как несколько раз покосилась в его сторону, неожиданно опустила поднос на стол, судорожно вытянулась и прижала ладонь к губам. Виктор привстал, кивнул и, вспомнив ее имя, громко сказал:

– Добрый день, Ася.

Ася не ответила, оставила поднос и убежала на кухню.

– Дуреха, – пробормотал Виктор, выпил еще рюмку коньяку и закурил.

Радости он почему-то не ощущал, быстро допил коньяк, вынул деньги и стал нетерпеливо поджидать официантку. Когда она наконец появилась и, стараясь не смотреть на Виктора, вздрагивающей рукой положила на стол счет, он быстро сказал:

– Передай Асе, что не сержусь я. Случайно зашел. Привет. – Он выхватил из рук гардеробщика плащ и выскочил на улицу.

Улица хлюпала жидким, коричневым от песка снегом. Двери магазина с шумом всасывали веселый и озабоченный людской поток, выбрасывали покупателей обратно изрядно помятыми и несколько растерянными. В предпраздничном ажиотаже – до октябрьского юбилея оставалось пять дней – люди были щедры до безрассудства. Виктора толкнула вылетевшая из магазина молодая пара. Парень держал над головой несколько свертков, а девушка, открывая на ходу картонную коробку, быстро говорила:

– Лешка, это безумие. Зачем мне сейчас летние туфли?

– Летом купишь, держи карман шире! – ответил парень и беззаботно улыбнулся.

Виктор перешагнул через несколько огромных сумок, которые, словно линейные корабли, грозно ощерились разнокалиберными горлышками бутылок. Два парня с тяжелыми, как у грузчиков, руками обреченно смотрели на озадаченную девушку, которая огрызком карандаша черкала в мятой бумажке и беззвучно шевелила губами. Виктор подмигнул одному из парней и быстро вскочил в остановившееся рядом такси.

– Ну и дает Москва, – сказал он шоферу и захлопнул дверцу.

Шофер согласно кивнул, крутанул ручку счетчика и вопросительно посмотрел на Виктора.

– Клязьминское водохранилище, там подскажу точнее.

Виктор закурил, расстегнул плащ, снял кашне, посмотрел на улицу и увидел Зотова. Он шел, заложив руки за спину, опустив лобастую голову, и то ли разговаривал сам с собой, то ли напевал. Плотный поток прохожих, казалось, нимало не занимал и не беспокоил доктора и обтекал его, не задевая.

– Подожди, друг, – остановил Виктор водителя, – может, прихватим еще пассажира. – Он открыл дверцу и собрался окликнуть Зотова, но чья-то рука легла ему на локоть.

– Ты в пансионат? – Рядом стоял Семин. – Подвезешь?

– Садитесь, – ответил Виктор.

– Михаил Алексеевич не поедет, у него еще дела в городе, – сказал Семин и сел на заднее сиденье.

Виктор повернулся к Семину и сквозь заднее стекло увидел, что Зотов смотрит им вслед и старается остановить какую-нибудь машину.

– Знакомого увидел? – спросил Семин и протянул пачку сигарет.

– Дивчину, – сам не зная почему, соврал Виктор, – а может, и не она.

– Изменилась Москва? Тебя сколько не было? – Семин щелкнул зажигалкой, и они прикурили.

– Два года. – Виктор сел боком. – Москва ничего, шумит. Вы Сергея Ивановича давно знаете?

– Конопатого? – удивился Семин. – Три дня. Ты же сам с ним знаком.

– Я? – Виктор помял нераскурившуюся сигарету. – Ошибаетесь, уважаемый.

Семин рассмеялся и не ответил. Виктор подумал, что попутчик ведет себя непонятно. Почему он не пригласил в машину Зотова? Неожиданно Виктор вспомнил отца, его тонкую жилистую шею, вечно склоненную голову, худые зябкие плечи, стало муторно и тоскливо. Он тихо выругался.

– Что говоришь? – спросил Семин.

– За мостом второй поворот направо, – сказал Виктор водителю и длинно вздохнул.

Рабская натура отца, преклонение и страх перед семьей, его вечное самоуничижение доводили Виктора до бешенства. Виктор не помнил, чтобы отец поднял голову, он всегда смотрел вниз или в сторону, почти никогда не смеялся и походил на человека, который, надрываясь, тащит непосильную ношу.

– Здесь, что ли? – спросил шофер и остановил машину у чугунных ворот.

– Здесь, – ответил за Виктора Семин, расплатился и, ничего не сказав, бегом пересек парк и скрылся в здании.